– Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно?
Удивляясь, я встал и подошел к окну. Тяжелые бархатные
занавеси были спущены, но верхняя рама поднята.
Паркер вернулся с чемоданчиком, пока я был у окна.
– Готово, – сказал я, выходя из-за занавесок.
– Вы задвинули шпингалеты?
– Конечно. Но что с вами, Экройд?
Дверь уже закрылась за Паркером, не то бы я промолчал.
– Я в ужасном состоянии, – ответил он после минутного
молчания. – Бросьте эти чертовы таблетки! Я о них заговорил только для Паркера.
Слуги так дьявольски любопытны. Сядьте здесь. Но прежде посмотрите, закрыта ли
дверь?
– Да. Нас никто не может услышать. Успокойтесь же.
– Шеппард, никто не знает, что я перенес за последние сутки.
Все рушится вокруг меня. Это дело с Ральфом – последняя капля. Но об этом мы
пока говорить не будем. О другом… о другом!.. Я не знаю, что делать, а решать
надо быстро.
– Да что случилось?
Экройд молчал. Казалось, ему трудно было начать. Но когда он
заговорил, его слова были для меня полной неожиданностью – меньше всего я ждал
этого вопроса.
– Шеппард, вы лечили Эшли Феррара?
– Да.
– Вы не подозревали… вам не приходило в голову… что… что его
отравили?
Я помолчал, но потом решился: Роджер Экройд – не Каролина.
– Признаюсь вам, – сказал я, – тогда я ничего не подозревал,
но потом… пустая болтовня моей сестры навела меня на эту мысль. С тех пор я не
могу от нее избавиться. Но основания для таких подозрений у меня нет.
– Его отравили, – сказал Экройд глухо.
– Кто? – резко спросил я.
– Его жена.
– Откуда вы это знаете?
– Она сама призналась мне.
– Когда?
– Вчера! Боже мой, вчера! Как будто десять лет прошло! Вы
понимаете, Шеппард, все это должно остаться между нами. Мне нужен ваш совет, я
не знаю, что мне делать.
– Вы можете рассказать мне все? – спросил я. – Как, когда
миссис Феррар покаялась вам? Я ничего не могу понять.
– Дело обстояло так. Три месяца тому назад я просил миссис
Феррар стать моей женой. Она отказала мне. Потом я снова сделал ей предложение,
и она согласилась, но запретила мне объявлять об этом до конца ее траура. Вчера
я зашел к ней: срок траура уже истек, и ничто не мешало нам объявить о нашей
помолвке. Я и раньше замечал, что последние дни она была какая-то странная. А
тут вдруг без малейшего повода в ней словно надломилось что-то, и она… она
рассказала мне все. Как она ненавидела это животное – своего мужа, как она
полюбила меня и… и то, что она сделала. Яд! Мой бог, преднамеренное убийство!
Ужас и отвращение были написаны на его лице. Вероятно, то же
прочла и миссис Феррар. Экройд не из тех влюбленных, которые готовы простить
все во имя любви. Он в основе своей добропорядочный обыватель, и это признание
должно было безнадежно оттолкнуть его.
– Да, – продолжал он тихим, монотонным голосом, – она
призналась во всем. И оказывается, кто-то знал об этом – шантажировал ее,
вымогал крупные суммы. Это чуть не свело ее с ума.
– Кто же это?
Вдруг перед моими глазами возникли склоненные друг к другу
головы миссис Феррар и Ральфа Пейтена. Мне на секунду стало нехорошо. Если
предположить!.. Но нет, невозможно. Я вспомнил открытое лицо Ральфа, его
дружеское рукопожатие сегодня утром. Нелепость!
– Она не назвала его имени, – медленно проговорил Экройд. –
Она даже не сказала, что это мужчина. Но, конечно…
– Конечно, – согласился я. – Но вы никого не заподозрили?
Экройд не отвечал – он со стоном уронил голову на руки.
– Не может быть, – наконец сказал он. – Безумие –
предполагать подобное. Даже вам я не признаюсь, какое дикое подозрение
мелькнуло у меня. Но одно я вам все-таки скажу: ее слова заставили меня предположить,
что это кто-то из моих домашних… Нет, невозможно! Очевидно, я не так ее понял.
– Что же вы сказали ей?
– Что я мог сказать? Она, разумеется, увидела, какой это для
меня удар. И ведь ее признание сделало меня сообщником преступления! Она поняла
все это быстрее, чем я сам. Она попросила у меня сутки срока и заставила дать
слово, что пока я ничего предпринимать не буду. И наотрез отказалась назвать
мне имя шантажиста. Она, вероятно, боялась, что я отправлюсь прямо к нему и
превращу его в котлету, а тогда все выйдет наружу. Она сказала, что до
истечения суток я узнаю, какое решение она приняла. Боже мой! Клянусь вам,
Шеппард, мне и в голову не приходило, что она задумала. Самоубийство! И по моей
вине!
– Нет, нет. Вы преувеличиваете. Не вы виновны в ее смерти.
– Вопрос в том, что мне делать? Бедняжка умерла. Нужно ли
ворошить прошлое?
– Я склонен согласиться с вами.
– Но есть и другое. Как мне добраться до негодяя, который
довел ее до гибели? Он знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный
стервятник. Она заплатила страшной ценой, а он останется безнаказанным?
– Понимаю, – медленно сказал я. – Вы хотите найти его и
покарать. Но тогда придется примириться с оглаской.
– Да. Я думал и об этом. И никак не могу решиться.
– Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, но
следует взвесить и все последствия.
Экройд вскочил и забегал по комнате. Потом снова сел.
– Послушайте, Шеппард. Остановимся пока на этом. Если она не
выскажет своего желания, пусть все останется как есть.
– Выскажет? – переспросил я с изумлением.
– У меня глубокое убеждение, что она должна была оставить
мне прощальное слово. Это бездоказательно, но я верю.
Я покачал головой, но спросил:
– Она вам ничего не написала?
– Я убежден, что написала, Шеппард! И более того, я
чувствую, что, добровольно выбрав смерть, она желала, чтобы все открылось: она
жаждала хоть из гроба отомстить этому человеку. Я верю, что, если бы мы
увиделись еще раз, она бы назвала мне его имя и попросила поквитаться с ним. Вы
согласны со мной?
– Да, в некотором отношении. Если, как вы выразились, она
выскажет свое желание…
Я замолчал: дверь бесшумно отворилась, Паркер внес на
подносе письма.