Его детское лицо уже стало немного удлиняться, голубые глаза
утратили былую округлость, а веки слегка опустились и обрели более естественный
вид. Он резко выхватил телефонный аппарат у нее из рук.
– Больше никому не звони, – грозно заявил он.
– Я хочу справиться о здоровье Майкла.
– Его здоровье или нездоровье не имеет для нас никакого
значения. Куда мы держим свой путь? Что собираемся делать?
Роуан была такой уставшей, что с трудом держала глаза
открытыми. Он легко поднял ее на руки и понес в ванную, чтобы, как он
выразился, смыть с нее все запахи – болезни, родов и Майкла Особенно его
раздражал запах этого ирландца, его «невольного» отца.
Однажды, когда они сидели напротив друг друга в ванне, ее
обуял откровенный ужас. Казалось, будто он в буквальном смысле являл собой
обретшее плоть слово, которое взирало на нее своим круглым, белым, с розовым
детским румянцем ликом. На груди у него не было и намека на волосатость,
лучезарный взор был исполнен удивления и восхищения, а губы были изогнуты
воистину в ангельской улыбке. Глядя на него, она была готова вновь закричать от
ужаса.
Когда принесли еду, он снова захотел ее молока и принялся
сосать грудь, так что она чуть было не закричала от боли.
Пришлось ей на него шикнуть, упирая на то, что их могут
услышать служащие отеля, которые в это время находились в другой комнате.
Подождав, пока за дверью утихнет звон серебряной посуды, он вновь жадно
присосался, на этот раз к другой груди. Из ее сосков лучами изливалось по телу
пленительное вожделение, которое было настолько восхитительно, насколько
болезненно, так что провести между тем и другим грань было невозможно. Между
тем Роуан попросила его быть нежнее.
Встав над ней на четвереньки, он явился ей во всей красе,
демонстрируя знак своего мужского достоинства, который к этому времени слегка
уплотнился и приподнялся. Потом он прижался к ее губам поцелуем и глубоко вошел
в нее. Ее лоно, еще не вполне оправившееся после родов, являло собой незажившую
рану. Тем не менее, сцепив руки у него на шее, она всецело отдалась
сатанинскому наслаждению, несмотря на то что оно могло стоить ей жизни.
Облаченные в махровые халаты, они еще долго пребывали во
власти страсти. Когда же их жажда истощилась, он перевернулся на спину и
заговорил о бесконечной темноте, о чувстве потерянности, о теплом свете,
которым осталась у него в памяти Мэри-Бет; о яростном пламени
Мари-Клодетт; о сиянии Анжелики; об ослепительном жаре Стеллы. Это были
его ведьмы, его восхитительные ведьмы! Он говорил о том, как витал над телом
Сюзанны, как ощущал ее дрожь и все остальное, что испытывала в это время она.
Теперь же у него были собственные чувства, гораздо сильнее, сладостней и богаче
прежних Он говорил, что его плоть стоила того, чтобы за нее заплатить ценой
жизни.
– Ты полагаешь, что умрешь так же, как любой из
нас? – полюбопытствовала она.
– Да, – ответил он.
На какой-то миг он погрузился в молчание, потом вдруг запел
или, вернее, замурлыкал, хотя правильней будет сказать: это было нечто среднее
между тем и этим. Казалось, он пытался воспроизвести какую-то мелодию, которая
показалась Роуан знакомой. Из всех стоящих на столе блюд он ел только мягкое и
жидкое.
– Детская пища, – смеясь, произнес он, уплетая
картофельное пюре с маслом и запивая его минеральной водой. Не вызвало у него
никакого желания только мясо.
Роуан обследовала его зубы. По количеству их было столько
же, сколько у взрослого человека, но от такового они отличались безукоризненным
совершенством и не подавали никаких признаков изношенности или разрушения. Язык
у него был мягким, однако она не могла провести более тщательный осмотр, потому
что ему внезапно потребовался воздух. Во всяком случае, он заявил, что ей не
дано знать, сколько ему требуется воздуха, и бросился открывать окна.
– Расскажи мне о других, – попросила Роуан.
Магнитофон был включен. Он купил чуть ли не все имеющиеся в
продаже кассеты в магазине аэропорта и теперь, можно сказать, был во всеоружии.
Ему было известно все, что происходило в жизни Мэйфейров, равно как и то, что
оставалось за гранью их восприятия. Это давало ему неоспоримое преимущество,
ибо таким знанием обладали лишь избранные.
– Расскажи о Сюзанне из Доннелейта.
– Доннелейт, – произнес он и тотчас заплакал.
Потом сказал, что не может припомнить ничего из того, что
происходило в те давние времена, за исключением ощущения боли и еще чего-то
неопределенного, из которого его память хранила лишь образ безликой толпы,
наводнившей прихожую, когда Сюзанна выкрикнула его имя, словно швырнула его в
беспробудный мрак ночи: Лэшер! Лэшер! Возможно, это звукосочетание никогда не
было словом, но оно нашло в нем отклик, точно пробудило в глубине его души
нечто давно забытое, но принадлежавшее ему. Ради нее он «призвал все свои силы»
и, приблизившись, наслал на какую-то женщину ветра, которые обрушились на нее
со всех сторон.
– Мне хотелось, чтобы она пошла к развалинам собора
Хотелось, чтобы она поглядела на витражи. Но я не мог ей об этом сказать. Да и
витражей уже никаких не было.
– Объясни мне поподробнее. И, пожалуйста, помедленнее.
Однако изложить все по порядку и понятным языком оказалось
ему не под силу.
– Сюзанна велела наслать болезнь на одну женщину. И я
это сделал. Она заболела. Я обнаружил, что могу швырять вещи в воздух и стучать
по крышам. Для меня это было все равно что увидеть свет в конце длинного
туннеля. А теперь я так остро все ощущаю. И с таким удовольствием внимаю всем
звукам! Скажи мне что-нибудь в рифму. Прочти какой-нибудь стих. Мне так
неймется вновь увидеть что-нибудь красное. А сколько красных тонов некогда
украшало ту комнату.
Лэшер начал ползать по ковру, изучая его цвета, потом стал
обследовать стены. У него были длинные, крепкие белые ноги и необычайно длинные
предплечья, хотя, когда он был одет, это не бросалось в глаза.
Около трех часов утра ей посчастливилось оказаться в ванной
одной, и тогда она поняла, что уединение становится для нее вожделенной мечтой,
которая, очевидно, будет еще долго преследовать ее в будущем. Когда они жили в
Париже, Роуан только и делала, что искала возможность уединиться в ванной,
чтобы Лэшер не стоял за дверью и не прислушивался к каждому звуку, периодически
окликая ее, чтобы убедиться, что она никуда не сбежала, независимо от того,
было ли в ванной окно, через которое это можно было сделать, или нет.
На следующий день он решил раздобыть себе паспорт, сказав,
что найдет мужчину, который будет внешне похож на него.
– А если у него не будет паспорта? – спросила
Роуан.