Черная камея - читать онлайн книгу. Автор: Энн Райс cтр.№ 76

Я постоял, прислушался. Но ничего не услышал, кроме скорбного крика птиц. А еще гула – это гудели пчелы и комары. От жары я весь покрылся липким потом.

Дом выглядел таким же необитаемым, как прежде. Но это еще ничего не значило.

Как бы там ни было, в первую очередь меня притягивал к себе мавзолей – или то, чем на самом деле было это сооружение. К нему я и направился, чтобы рассмотреть внимательнее, чем в первый раз.

Никаких дверей – я опять в этом убедился. Так что же все-таки внутри?

Что касается процессии, вырезанной по золоту, то теперь я был уверен, что это римские фигуры и что они изображают скорбь: женщины рыдают, а мужчины бьют себя по лбу сжатыми кулаками.

На последней панели, на которой были изображены только трое плачущих детей, оказалась фоновая гравировка – деталь, которую я прежде не заметил.

В самом углу панели я нащупал изображение горы с острой вершиной, взорвавшейся пламенем, и над всем этим разлилось огромное тяжелое облако. Справа от горы, чуть пониже, находилось изображение маленького города, обнесенного стеной, – он был вырезан до мельчайших деталей, и сразу было ясно, что ему угрожает зловещее облако из взорвавшейся горы.

"Вулкан. Древний Рим. Город. Скорбящие люди". Должно быть, это гора Везувий, а изображенный город не что иное, как знаменитые Помпеи.

Даже я, почти нигде не бывавший, знал всю историю извержения Везувия в семьдесят девятом году нашей эры, когда под пеплом погибли Геркуланум и Помпеи. Их обнаружили только в восемнадцатом веке, и если я и хотел отправиться куда-то за пределы округа Руби-Ривер, то именно на развалины Помпеи. Меня всегда захватывала трагедия этих погибших под пеплом городов, иногда даже причиняя душевную боль.

Конечно, Помпеи и Геркуланум располагались на берегу Неаполитанского залива, а Манфред как раз возил Ревекку в Неаполь. Везувий возвышался над Неаполем, и Ревекка кричала: "Вспомни Неаполь", когда Манфред бил ее, когда выволакивал из дома.

И снова на меня накатила волна дурноты, послышались тихие голоса. Я наклонился и уперся лбом в золотую резьбу.

В воздухе запахло цветами. Аромат глицинии? Мои чувства были сумбурны. Во рту пересохло, по телу струился пот.

Я услышал, как всхлипывает Ревекка: "Что они сделали со мной, Квинн, что они сделали".

Невероятным усилием воли я прогнал дурноту. Все это время я простоял на коленях, а теперь, подняв глаза, понял, что по верхнему краю золотых пластин, под самой гранитной крышей сооружения, проходит надпись, которую я раньше не видел из-за яркого блеска золота на солнце.

Я дважды обошел мавзолей. Слова были латинские, так что понять что-либо мне не удалось, кроме имени – Петрония – и таких слов, как "спать" и "смерть".

Я выругал себя за то, что не захватил бумагу, – при мне были лишь письма к нарушителю прав собственности, но потом решил, что могу пожертвовать одним экземпляром, вынул ручку и скопировал всю надпись, два раза обойдя монумент, чтобы проверить, не наделал ли ошибок.

Теперь меня мучила жажда, и я вернулся к пироге, забрал маленькую пластиковую сумку-холодильник, приготовленную мне в дорогу Жасмин, и ушел в дом.

Все стояло на своих местах, как вчера. Я потихоньку поднялся на второй этаж и вновь уставился на железные цепи. Только сейчас я с ужасом заметил, что пятая цепь, с крюком на конце, была несколько короче остальных, но так и не понял, для чего она предназначалась. Крюки были также вделаны в стену. Их я тоже прежде не видел. Теперь в черном вязком месиве я разглядел еще больше человеческих костей.

Крепко держа дрожащими руками фотоаппарат, я сделал два снимка, потом отошел немного назад и щелкнул еще пару раз. Что там получится – я не знал и мог только сделать еще два крупных плана в надежде, что найдется человек, который мне поверит.

Опустившись на колени, я дотронулся дотого, что походило на остатки человеческих волос. По коже пробежал неприятный холодок, и я снова, как сквозь сон, услышал смех, а потом послышался крик, гортанный, скорее похожий на стон. Он прозвучал снова, мучительный и страшный. Я отпрянул, не в силах заставить себя вновь приблизиться к останкам.

Я сфотографировал комнату, потом спустился на первый этаж, где сделал фото мраморного стола и золотого кресла в римском стиле, снял на пленку камин с горой полусожженных дров и пеплом, сделал крупный снимок в беспорядке сваленных на письменном столе книг.

Затем я покинул Хижину Отшельника и сфотографировал общий план. Сделал снимки и мавзолея, а также, зажав пальцем отверстие вспышки, чтобы не было отблеска от золота, крупно сфотографировал фигуры, надеясь, что они достаточно освещены.

"Жасмин, я буду вечно любить тебя", – сказал я. Спрятав камеру в верхний карман жилета, я застегнул его на молнию и решил, что вот теперь-то я докажу всему миру, что говорил правду и о самом острове, и о темном прошлом Манфреда.

Но был ли в том смысл? А вдруг это какой-то сумасшедший поэт пробирался сюда, чтобы в одиночестве посидеть в золотом кресле, немного поработать, а потом убраться к себе? А книги он забыл, потому что они ему были не нужны. Может быть, это был какой-то юноша вроде меня.

Кстати, который теперь час? Наверное, немногим больше двенадцати пополудни, а я успел так проголодаться, что меня даже подташнивало.

Но оставалось еще одно дело: оставить письма незнакомцу. Я немедленно этим занялся. Одно письмо прикрепил кнопкой к деревянной двери, другое развернул на мраморном столе, положив на уголки книги, а последнее повесил на стену возле лестницы.

Я решил, что исполнил свой долг, и теперь, чтобы справиться с растущей тошнотой, поднес сумку-холодильник к столу и опустился в римское кресло. Гладкое кожаное сиденье оказалось невероятно удобным, как всегда бывает, если опускаешься в такое кресло, и я с радостью обнаружил, что Жасмин уложила в сумку шесть банок пива. Разумеется, среди них оказалась и баночка колы, а также бутерброды и даже яблоко, пристроенное на льду. Но шесть банок пива – это же надо!

Наверное, я никогда не забуду ту минуту. Но нет смысла задерживаться на ней. Мне еще очень многое нужно рассказать. Позволь лишь добавить, что я прошептал в пустоту: "Жасмин, может ли тридцатипятилетняя женщина закрутить роман с восемнадцатилетним парнем? Встретимся за домом в шесть".

К окончанию своего короткого монолога я успел проглотить полбанки пива. Разорвав фольгу на бутербродах, таких толстых, с ветчиной, сыром и маслом – холодным, вкуснейшим маслом, – я проглотил оба в несколько приемов. Затем вмиг уничтожил яблоко, прикончил первую банку пива и следом опустошил вторую.