Кровь и золото - читать онлайн книгу. Автор: Энн Райс cтр.№ 78

Сколько будет продолжаться эта пытка? Сколько мне еще пылать безудержным восторгом? Когда наконец я смогу удалиться в свой холодный отшельнический склеп? Да, я умел наказывать себя. Но неужели ради этого нужно во что бы то ни стало навещать Флоренцию?

У меня были свои причины покинуть город.

Во-первых, здесь обитали двое моих соплеменников: им могло не нравиться присутствие чужака. Правда, пока они меня не трогали. Оба были очень молоды и вряд ли отличались большим умом, однако мне все равно не хотелось с ними сталкиваться, дабы не способствовать распространению «легенды о Мариусе».

И тот монстр, которого я повстречал в Риме, Сантино, вполне мог заявиться сюда со своими приспешниками – поклонниками сатаны, столь сильно презираемыми мною, и начать изводить меня своими притязаниями.

Но мне не было до них дела.

Я понимал, что располагаю необходимым временем и что у меня в запасе еще много ночей, чтобы настрадаться вдоволь.

Я сходил с ума по смертному, по гениальному художнику Боттичелли, – и другие мысли меня не занимали.

Тем временем талант Боттичелли явил миру еще один грандиозный шедевр на тему языческой мифологии – по окончании его отправили в палаццо заказчика, куда я пробрался незадолго до рассвета, чтобы насладиться картиной, пока хозяева спят.

Боттичелли снова обратился к римской мифологии, или, вернее, к греческим корням, чтобы создать сад – да-да, именно сад! – вечной весны, где обитали герои прошлого, обладавшие гармоничными жестами и мечтательными лицами, изображенные в преувеличенно изысканных позах.

В одном конце цветущего сада танцевали юные и прелестные Грации в прозрачных развевающихся одеяниях; в другом богиня Флора разбрасывала по сторонам цветы со своего волшебного платья. В центре, подняв руку в приветственном жесте и слегка склонив голову набок, красовалась богиня Венера, одетая как богатая флорентийка.

Завершали композицию фигура Меркурия в дальнем левом углу и ряд других мифологических персонажей. Завороженный, я часами простаивал перед шедевром, исследуя каждую мелочь, то улыбаясь, то плача и вытирая слезы; периодически я прикрывал глаза руками, чтобы, открыв их вновь, заново увидеть яркие краски и изящные позы. Картина до боли напоминала о былой славе Рима и в то же время разительно отличалась от произведений минувших дней. Чувства мои оказались столь бурными, что я боялся окончательно лишиться рассудка.

Картина затмила все сады, что я любил рисовать или представлять в своих грезах. Как я могу даже в мыслях соперничать с подобным творением?

Разве не чудо – умирать от счастья после веков страданий и одиночества? Разве не чудо – видеть перед собой торжество формы и цвета после долгого и горького изучения недоступных моему пониманию полотен?

Во мне не осталось отчаяния. Только радость – нескончаемая беспокойная радость.

Разве такое возможно?

С великой неохотой я оторвал взгляд от изображения весеннего сада. С великой неохотой я оставил позади темную густую траву, пестрящую цветами, и спускающиеся до земли ветви апельсиновых цветов. С великой неохотой я продолжил поиск новых творений Боттичелли.

Ночи напролет я скитался по Флоренции, опьяненный той картиной. Но меня ждало множество других открытий.

Заметь, все это время, пока я проскальзывал в церкви, чтобы увидеть другие работы мастера, пока пробирался в палаццо, чтобы посмотреть прославленную картину, живописавшую неотразимого бога Марса, забывшегося беспомощным сном на траве рядом с Венерой, терпеливо охранявшей его покой, пока я зажимал руками рот, чтобы не вскрикнуть от изумления, я ни разу не вернулся в мастерскую гения. Я запрещал себе появляться там.

«Не смей вмешиваться в его жизнь, – приказал я себе. – Не смей приносить золото и отвлекать его от работы. Его ждет судьба смертного. Он знаменит на весь город. Он известен в Риме. Его творения останутся в веках. Он не из тех, кого нужно вытаскивать из канавы. О нем говорит вся Флоренция. О нем говорят в папском дворце. Оставь его в покое».

И я не возвращался, продолжая изнывать от желания хоть одним глазком взглянуть на него, просто сообщить, что дивная картина с тремя Грациями и другими богинями в весеннем саду столь же восхитительна, как и остальные полотна.

Я дорого заплатил бы только за то, чтобы мне позволили вечером посидеть в мастерской и посмотреть, как он работает. Но так поступать было нельзя.

Я вернулся в церковь Сан-Паолино и провел там несколько часов, любуясь «Оплакиванием Христа».

Этот шедевр был более статичным, чем «языческие» картины. Боттичелли редко доходил до подобной строгости. Во всем – в темных одеждах персонажей, в затененной глубине открытой гробницы – присутствовала завораживающая мрачность. Но даже в суровости проскальзывали нежность и очарование. А лица Марии и Христа, почти слившиеся воедино, притягивали меня и не давали отвести взор.

О Боттичелли! Как найти объяснение его таланту? Персонажи его картин казались самим совершенством, но фигуры и даже лица их всегда были слегка удлиненными, а выражения – сонными и, наверное, – сложно сказать – чуть-чуть несчастливыми. Казалось, все они погружены в какой-то общий сон.

Краски, которыми он пользовался наряду с другими флорентийскими художниками, намного превосходили все, что имелись у нас в Древнем Риме. Для их изготовления обычный яичный желток смешивали с измельченными пигментами, что позволяло получить любые цвета, глазури и лаки непревзойденного блеска и долговечности. Другими словами, картины обладали блеском, казавшимся в моих глазах настоящим чудом.

Я так заинтересовался красками, что послал смертного слугу приобрести для меня яйца и все возможные пигменты, а также привести в ночное время старого подмастерье, чтобы смешать краски до необходимой густоты и дать мне возможность самому опробовать их.

Задуманная как праздный эксперимент работа кончилась тем, что я загорелся и покрыл изображениями каждую доску и каждый холст, купленные подмастерьем и слугой.

Конечно, их поразила моя скорость, и пришлось сделать перерыв. Разве я давным-давно, расписывая столовую под одобрительные крики гостей, не научился проявлять благоразумие?

Я щедро наградил их и отослал, приказав вернуться с новым запасом материалов. Что же я рисовал? Бледное подражание Боттичелли – ведь даже бессмертная кровь не позволяла мне уловить то, что удавалось ему. Я не умел создавать такие лица – нет, мне было до него далеко. В моих картинах было что-то хрупкое и безнадежное. Я не мог их видеть. Они вызывали во мне отвращение. Нарисованные лица смотрели на меня уныло и обвиняюще.