— Из-за Акселя? — Эльси придвинулась поближе. — Что там у вас дома?
— Дома так, как будто Акселя уже нет в живых. — Эрик посмотрел на беспокойный седой прибой. — Мать, по-моему, его уже похоронила. А отец… ходит, бормочет что-то… На эту тему даже говорить не хочет.
— А ты как?
Эльси очень хорошо знала Эрика — гораздо лучше, чем он догадывался. Столько времени они играли вместе — она, Бритта, Франц и Эрик. Теперь уже игры кончились — они становились взрослыми. Но в этот момент она видела в четырнадцатилетием Эрике пятилетнего мальчика в коротких штанишках… впрочем, как раз Эрик и тогда уже был взрослым. Этакий маленький старичок. Он словно родился таким и дожидался, когда внешность постепенно придет в соответствие с его внутренним содержанием.
— А я… — ответил он сухо. — А я не знаю, как я.
Он отвернулся, и Эрике показалось, что в уголке глаза у него мелькнула слеза.
— Знаешь прекрасно, — не отступала она. — Поговори со мной.
— Мне кажется, во мне два человека… Один потрясен тем, что произошло… или происходит с Акселем, ему страшно, ему грустно… даже сама мысль, что он погиб, доводит меня… — Эрик поискал нужное слово, не нашел и замолчал.
Эльси понимала, что он хочет сказать, но молчала — пусть выговорится.
— А другой… другой человек во мне в бешенстве, — сказал Эрик внезапно прорезавшимся мальчишеским басом. — Другой в бешенстве, потому что сейчас еще хуже, чем раньше. Я невидим. Меня никто не замечает. Когда Аксель был дома, мне тоже перепадала часть его света, пусть маленькая полоска, но все же. И мне хватало! Я даже и не хотел большего. Потому что Аксель заслужил! Он всегда был лучше, чем я… Я никогда бы не решился делать то, что он делал. Я не герой… а он такой обаятельный, он несет всем радость одним своим присутствием. С этим рождаются, у меня такой способности не было и нет. Наоборот… люди не знают, как им себя со мной вести. Знаю слишком много, смеюсь слишком мало, я… — Он остановился, чтобы перевести дыхание.
Эльси вообще никогда не слышала, чтобы он произносил такие длинные монологи. Она улыбнулась.
— Ты обычно так скуп на слова, Эрик, а сейчас так красиво говоришь — не боишься, что слова кончатся?
Он не ответил на улыбку.
— Как раз это я и имею в виду. И знаешь, иногда мне кажется, что если я пойду куда-нибудь… и буду идти, идти, идти… и никогда не вернусь, никто и не заметит, что я ушел. Для отца с матерью я просто тень, и то где-то на краю поля зрения. Так, мешает что-то в глазу, и для них будет даже облегчением, если я исчезну. Чтобы никто не отвлекал от Акселя…
Голос у Эрика сорвался. Ему стало стыдно за свой монолог, и он отвернулся.
— Эрик, перестань. Конечно же, это не так. Просто сейчас, именно сейчас, когда все так плохо, все их мысли заняты Акселем.
— Прошло уже четыре месяца, как немцы его схватили, — глухо сказал Эрик. — Сколько времени их мысли будут заняты только им? Шесть месяцев? Год? Два? Всю жизнь? Ведь я-то здесь… я-то все еще здесь! Почему это ни для кого ничего не значит? И в то же время я чувствую себя последним негодяем. Ревную к брату, который сидит в тюрьме, которого могут казнить и его вообще больше никто никогда не увидит. Вот такой я брат.
— Эрик! Мы все знаем, как ты любишь Акселя! — Она погладила его по спине. — И ничего удивительного, если тебе тоже хочется, чтобы тебя замечали и любили. Я знаю, что тебе этого хочется! И ты должен поговорить с ними, ты должен заставить их обратить на тебя внимание!
— На это надо решиться. — Эрик покачал головой. — Тогда они узнают, какой я подлец.
Он все время отводил глаза. Эльси взяла его голову в ладони и заставила повернуться к себе.
— Слушай, Эрик. Ты никакой не негодяй и никакой не подлец. Ты любишь брата и родителей. Но они должны понять, что у тебя такое же горе, как у них! Ты должен сказать им это, ты должен дать понять, что у тебя тоже есть право на место в их сердцах! Ясно?
Эрик попытался отвернуться, но она крепко сжимала его лицо, и он сдался.
— Ты права… Я поговорю с ними!
Эльси импульсивно крепко обняла Эрика, погладила по спине и почувствовала, как он обмяк и расслабился.
— Какого черта!
Голос за спиной заставил их отшатнуться друг от друга. Франц, с совершенно белым лицом, стоял совсем рядом и сжимал кулаки.
— Какого черта! — Ничего другого ему в голову не приходило.
Эльси сообразила, как вся сцена выглядела со стороны, и попыталась как можно спокойнее объяснить, что, собственно, произошло и почему они обнимались. Как можно спокойнее, но и как можно быстрее. Она уже не раз видела, как вспыхивает Франц — мгновенно, точно спичка. Странно — он всегда был готов вспыхнуть, словно искал повод дать выход своей ярости. Она прекрасно понимала, что он к ней неравнодушен и сейчас может произойти катастрофа, если ей не удастся быстро успокоить Франца.
— Мы с Эриком сидели и разговаривали.
— Ну да, видел я, как вы сидели и разговаривали. — В его глазах мелькнула такая злость, что у Эльси по коже побежали мурашки.
— Ты не понимаешь. Я утешала Эрика, у него плохо дома. Садись. Поговорим все вместе.
Она похлопала по камню рядом с собой. Он все еще сомневался, но кулаки разжались.
— Извини, — буркнул Франц, не глядя на нее.
— Все в порядке, — сказал она. — Никогда не торопись делать выводы.
Франц посидел немного, а потом посмотрел на нее таким взглядом, что она испугалась сильнее, чем пять минут назад, когда Франц буквально кипел от гнева.
Добром это не кончится.
Она вспомнила влюбленную во Франца Бритту и ее откровенные ухаживания за парнем.
Нет, добром это не кончится, мысленно повторила Эльси.
~~~
— Какая у тебя симпатичная жена, — улыбнулась Карин.
— Эрика? Замечательная! — Патрик почувствовал, как рот помимо воли расплывается в улыбке.
Конечно, в последние дни были кое-какие трения, но это мелочи. Он считал, что ему неслыханно повезло — просыпаться каждый день рядом с Эрикой.
— Хотела бы я сказать то же самое про Лейфа. Но, по правде говоря, я начинаю уставать от роли жены эстрадного ансамбля. Хотя я же знала, на что иду, потому и жаловаться грех.
— Когда появляются дети, все меняется… — полуутвердительно-полувопросительно заметил Патрик.
— Ты думаешь? Я была наивной, даже не представляла, сколько работы, сколько внимания требуют малыши. И тянуть весь груз одной очень и очень нелегко. Представляешь, на мне вся черная работа. Я встаю к нему по ночам, меняю памперсы, играю, кормлю, хожу к педиатру, если он заболел. А потом является Лейф, и Людде встречает его так, как будто он по меньшей мере Санта-Клаус. До того несправедливо…