Резким, грубым движением – но Мария знала, что оно не
причинит ей ни малейшего вреда – он развел ее ноги в стороны и закрепил по
бокам кровати. Скованные за спиной руки, раскинутые бедра, намордник на лице –
когда же он наконец проникнет в нее? Разве он не видит, что она готова, что она
изнемогает от желания служить ему, сделать все, что он пожелает, стать его
рабыней, домашним животным, неодушевленным предметом?!
– Хочешь, я раздеру тебя пополам? Мария видела –
Теренс, приставив ко входу в ее влагалище рукоять хлыста, водит им вверх-вниз.
В тот миг, когда он дотронулся до клитора, она окончательно утратила власть над
собой. Она не знала, много ли времени прошло, не представляла, сколько длилось
это сладостное истязание, когда внезапно случилось то, чего за все эти месяцы
так и не могли добиться десятки, сотни мужчин, державших ее в объятиях, –
и оргазм настиг и накрыл ее. Вспыхнул свет, Мария почувствовала, что влетает в
какую-то черную дыру – не собственной ли души? – и что острая боль и страх
перемешиваются со всепоглощающим наслаждением, которое уносит ее далеко за
пределы всего виденного и изведанного. Она застонала, закричала, забилась на
кровати, не замечая, как врезаются ей в запястья стальные браслеты наручников,
а в лодыжки – кожаные ремни, неистово задергалась, именно потому что была
фактически обездвижена, закричала, как никогда еще в жизни не кричала, именно
потому что намордник глушил ее крик, и никто не мог слышать его. Неотделимое от
боли наслаждение длилось, рукоять хлыста прижималась к клитору все сильнее, и
оргазм хлынул из всех отверстий ее тела – изо рта, из глаз, из лона, из каждой
поры на коже.
Она лежала почти в беспамятстве, чувствуя, как плавно опускается
все ниже и ниже. Рукоять хлыста исчезла, волосы ее были мокры от обильного
пота, и чьи-то ласковые пальцы сняли с ее запястий наручники, отстегнули ремни,
стягивавшие щиколотки.
Некоторое время она оставалась неподвижна, в смятении не
решаясь взглянуть на Теренса, потому что стыдилась самой себя, своих криков,
своего оргазма. Теренс поглаживал ее по волосам и тоже тяжело дышал – но он не
разделил с нею наслаждение и ни на миг не потерял самообладания.
Мария всем своим нагим телом обвилась вокруг этого полностью
одетого мужчины, измученного криками, приказами и постоянным контролированием
ситуации. Теперь она не знала, что сказать, как поступить, но чувствовала себя
так, словно кто-то надежно оберегал и охранял ее – ибо этот человек, открывший
ей неведомую часть ее естества, был ее наставник и защитник. Она заплакала, а
Теренс терпеливо ждал.
– Что ты сделал со мной? – сквозь слезы спрашивала
она.
– То, чего ты хотела, чтобы с тобой сделали.
Она подняла на него глаза, сознавая, что отчаянно нуждается
в нем.
– Я ни к чему не принуждал тебя, ничего не заставлял
делать и ни разу не услышал слово «желтый»; ты сама вверила мне власть над
тобой. Никакого насилия, ни грана шантажа – ничего, кроме твоей собственной
воли. И хоть ты была рабыней, а я – твоим господином, власть моя заключалась
лишь в том, чтобы вести тебя по направлению к твоей собственной свободе.
Наручники. Кожаные ремни, захлестнувшие ноги. Намордник.
Унижение, которое было острее и сильнее боли. И все равно – он прав! – она
никогда прежде не испытывала такой полной свободы. Никогда прежде не ощущала в
себе такой энергии, такой жизненной силы. Даже странно, что человек рядом с ней
выглядит совершенно измученным.
– А ты... достиг оргазма?
– Нет, – отвечал он. – Господин существует
для того, чтобы навязывать свою волю рабу. Наслаждение раба – радость для
господина.
Она впервые слышала такое, потому что и в жизни, и в книгах
все обстоит иначе. Но она пребывала в фантастическом мире, где от нее исходил
свет, а мужчина рядом казался тусклым и погасшим.
– Иди, если хочешь, – сказал он.
– Я не хочу уходить, я хочу понять.
– Нечего тут понимать.
Поднявшись во всей силе и красоте своей наготы, Мария
наполнила два бокала вином, раскурила две сигареты и одну протянула ему –
теперь они поменялись ролями: госпожа обслуживала раба в благодарность за
наслаждение, которое он ей даровал.
– Сейчас я оденусь и уйду. Но мне хотелось бы
поговорить.
– О чем тут говорить? Я этого хотел, и ты была
великолепна. Я устал, а завтра мне возвращаться в Лондон.
Он вытянулся на кровати и закрыл глаза. Мария не знала,
заснул ли он на самом деле или притворяется, да это и не имело значения. Она с
удовольствием выкурила сигарету, медленно допила свой бокал – все это стоя у окна
и глядя на озеро. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь с того берега видел ее такой –
голой, удовлетворенной, уверенной в себе.
Потом оделась и вышла, не попрощавшись и не тревожась о том,
что сама себе откроет дверь, ибо не была вполне уверена, что хочет вернуться
сюда.
А Теренс услышал, как хлопнула дверь, выждал некоторое
время, чтобы убедиться – она не вернулась под тем предлогом, что забыла
что-нибудь, – и лишь спустя несколько минут поднялся и снова закурил.
«У девочки есть вкус», подумал он. Она сумела выдержать
хлыст, хотя это – самое банальное, самое древнее и самое, пожалуй, невинное из
всех видов мучительства. На мгновение ему вспомнилось, как впервые вступил с
другим человеком в эту таинственную связь, возникающую, когда два существа
хотят приблизиться друг к другу, но могут сделать это не иначе, как причиняя
друг другу страдания.
Там, за стенами этого гостиничного номера, миллионы
супружеских пар, сами того не зная, ежедневно предаются таинствам
садомазохизма. По утрам мужья отправляются на службу, вечером приходят домой,
брюзжат и жалуются, всем недовольны, тиранят жену или сносят ее попреки,
чувствуют себя глубоко несчастными – но при этом прочнейшим образом привязаны к
своему несчастью, не подозревая, что довольно было бы одного движения, короткой
фразы «Больше не хочу», чтобы избавиться от его гнета. Теренс испробовал это со
своей женой, знаменитой английской певицей – он жестоко ревновал ее, устраивал
ей сцены, днем горстями глотал транквилизаторы, а по вечерам напивался. Она
любила его и не понимала, почему он так ведет себя; и он ее любил и тоже не
понимал, чего ему надо. Казалось, что мучения, которые они причиняют друг
другу, совершенно необходимы для их совместной жизни и составляют ее фундамент.
Однажды некий музыкант – Теренс считал его человеком со
странностями, поскольку в их экстравагантной среде тот производил впечатление
чересчур нормального – забыл у них в студии книгу. Автора звали Леопольд фон
Захер-Мазох, а называлась она «Венера карающая». Теренс начал перелистывать ее,
увлекся, зачитался и обнаружил, что благодаря ей лучше понимает самого себя.