Приходилось срочно менять тактику –
отказываться от тупого запирательства и, что называется, выкладывать карты на
стол.
– Ну раз вы теперь знаете, что я прокурор, то
должны понимать: я приехал к вам не шутки шутить, – строго молвил Бердичевский,
испытывая даже некоторое облегчение, что не нужно больше ломать комедию. –
Немедленно отвечайте, это вы внесли долг за Рацевича?
И тут случилось невообразимое.
Статского советника сзади схватили за локти,
больно вывернув руки.
– Оставь, Филип, – поморщился граф. – Зачем?
Пускай еврейчик покукарекает.
– У него в кармане тяжелое, – объяснил лакей.
– Вот.
Без труда обхватив оба запястья пленника одной
лапищей, он вытащил из прокуророва кармана «лефоше», протянул графу.
Тот взял револьвер двумя пальцами, кинул на
него один-единственный взгляд и отшвырнул в сторону со словами:
– Дешевая дрянь!
Бердичевский тщетно извивался в стальных
тисках.
– Пусти, мерзавец! Я статский советник! Я тебя
за это в Сибирь!
– Отпусти, – разрешил Чарнокуцкий. – Ядовитый
зуб выдернут, а махать кулаками у жидов не заведено. Жидковаты, – скаламбурил
он. – Знаете, еврейский советник, за что я вашу породу не люблю? Не за то, что
вы Христа распяли. Туда ему, жиду, и дорога. А за то, что вы, как и бабы,
карикатура на человечество. Вы только прикидываетесь мужчинами.
– Я представитель власти! – крикнул Матвей
Бенционович, держась за онемевшее запястье. – Вы не смеете себя так со мной...
– Нет, – перебил граф с внезапным
ожесточением. – Ты крыса, проникшая в мой дом воровским манером. Если б ты не
был жидом, я бы просто выкинул тебя за ворота. Но за то, что я, Чарнокуцкий,
битый час перед тобой распинался и поил тебя тридцатилетним коньяком, ты
заплатишь мне жизнью. И никто об этом не узнает. Не ты первый, не ты и
последний.
– Вы фигурант в деле! – попытался втолковать
сумасшедшему Бердичевский. – Хоть я прибыл сюда конспиративно, но я веду важное
расследование! Вы – главный подозреваемый! Если я не вернусь, здесь завтра же
будет полиция!
– Врет он про расследование, – пискнул не
решавшийся подняться с ковра Кеша. – Он про вас от меня услыхал, а раньше даже
имени не знал.
– А кучер? – напомнил прокурор. – Он привез
меня сюда и вернулся в город! Если я исчезну, кучер всё расскажет!
– Кто вез, Иносан? – спросил Чарнокуцкий.
– Семен. Что ж я, чужого кучера возьму?
Граф раздавил сигару в пепельнице и весело
объявил Матвею Бенционовичу, снова переходя с ним на «вы», но явно в
издевательском смысле:
– Наши волынские мужички, у которых в
лексиконе намешано двунадесять языков, говорят: «Загнали волка в кут, там ему и
капут». Не вешайте свой кривой нос, господин Бердичевский. Ночь впереди
длинная, вас ожидает много интересного. Сейчас спустимся в подвал, и я покажу
вам секретную часть моей коллекции, самую интересную. Там не те экспонаты, что
я купил, а те, что создал сам.
Присовокупить вас к коллекции не смогу – сами
видели, у меня только женщины. Разве что какой-нибудь небольшой кусочек, в
порядке исключения?
Допрос с пристрастием
Глядя на вытянувшееся от ужаса лицо пленника,
граф зашелся в приступе своего квохчущего, застывшего смеха.
– Нет, не тот кусочек, о котором вы подумали.
Это было бы кощунством по отношению к мужскому телу. Иносан, друг мой, как тебе
экспонат «еврейское сердце»? В банке со спиртовым раствором, а?
Кеша не ответил, только судорожно дернул узел
галстука.
Чарнокуцкий же подошел к столу, взял из вазы
персик, любовно погладил его бархатную щечку.
– Нет! – продолжал веселиться он. – Есть идея
получше! Фунт жидовского мяса! – И продекламировал с безупречным итонским
выговором. – «Equal pound of your fair flesh, to be cut off and taken in what
part of your body pleaseth me»
[26].
Я даже предоставлю вам выбор, не то что
Шейлок бедному Антонио. Откуда предпочитаете?
Матвей Бенционовкч не умел так красиво
говорить по-английски, а потому ответил по-русски:
– Мне подачек не надо. Пусть будет, как в
вашей юдофобской пьесе – «сколь можно ближе к сердцу».
Расстегнул пиджак и похлопал себя по левому
боку, где в жилетном кармане лежал «подарок от фирмы», однозарядная капсюльная
безделушка с дулом ненамного толще соломинки. Что ж, утопающий, как известно,
хватается и за соломинку.
Именно так прокурор и поступил – схватился за
пистолетик, да так яростно, что сломал о курок ноготь на большом пальце.
– Это что такое? Клистирная трубка? – ничуть
не испугался граф. – Что-то маловата.
В эту секунду с Бердичевским случилась
удивительная метаморфоза – он вдруг совершенно избавился от страха и впал в
чудовищную, небывалую для себя ярость. На то была своя причина.
Мы уже упоминали о перемене, произошедшей в
характере этого мирного и даже боязливого человека в результате нежданной
влюбленности, однако в данный момент искрой, от которой приключился взрыв,
послужило обстоятельство куда менее романтическое. Дело в том, что Матвей
Бенционович всегда чрезвычайно мнительно относился к своим ногтям.
Микроскопический заусенец или, не дай бог, трещинка совершенно выводили его из
равновесия, а пресловутое «ногтем по стеклу» повергало в дрожь. Обязательная
гигиеническая операция, которую цивилизованная часть человечества производит
над своими ногтями раз в четыре дня, была для Бердичевского мукой, особенно в
заключительной своей фазе, предполагающей обработку пилкой. А тут от ногтя
отломился целый кусок и торчал самым отвратительным образом! Эта маленькая
неприятность, сущий пустяк по сравнению с ситуацией в целом, оказалась
последней каплей: у статского советника потемнело в глазах от лютой злобы,
страх уступил место остервенению.
– Это жилетный пистолет! – прорычал Матвей
Бенционович, наливаясь кровью. – Незаменимая вещь при нападении ночного грабителя!
Обладает поразительной для такого калибра убойной силой!
Граф чуть-чуть поморщился.
– Филип, отбери у него эту мерзость.