Манхэттенский ноктюрн - читать онлайн книгу. Автор: Колин Харрисон cтр.№ 6

В этой истории один неожиданный поворот сменялся другим, но газетный обозреватель, этот литературный поденщик, всегда способен работать безотказно, как телефонный провод. Я впихнул в колонку и тренера, не забыв упомянуть о средних доходах одной семьи в Браунсвилл-Хаусес, составлявших десять тысяч восемьсот сорок пять долларов, согласно данным Бюро переписей. Однако часы уже показывали двадцать семь минут шестого. Редактор раздела городских новостей метался где-то поблизости в тревоге за свою статью с иллюстрацией на первой странице и рано или поздно должен был нагрянуть и ко мне. Я отправил материал в отдел городских новостей, просмотрел почту, отложил счета, а потом запер дверь и надел взятый напрокат смокинг. По-видимому, большинство владельцев бюро проката дешевых смокингов врут в отношении их размеров: талия, как и колонка, которую я только что закончил, допускала некоторую растяжку.

Потом я вышел и уехал. Прощайте и счастливо оставаться! И даже если какая-нибудь кинозвезда убьет президента, – мою колонку не трогать! Другие репортеры закончили свои дела, а ночные редакторы только прибыли зарабатывать на гамбургер к завтрашнему обеду. Я прошел мимо, перекинувшись с ними несколькими словами. У нас были нормальные отношения, хотя, насколько мне известно, кое-кто из старых репортеров вроде бы ненавидел меня, потому что мои заметки никогда не снимали в последний момент и я зарабатывал намного больше них. Я, как ни странно, заключил с газетной администрацией настоящий индивидуальный контракт, тогда как штатные сотрудники вынуждены довольствоваться теми жалкими крохами, которые газетный профсоюз отвоевал в последнем коллективном договоре.

Когда я, стоя на тротуаре и поеживаясь от холода, застегивал пальто, у меня на какое-то мгновение мелькнула мысль махнуть рукой на вечеринку и просто отправиться домой пообедать с детьми и, сидя за столом, наблюдать, как они бросают макароны на пол. Именно так мне и следовало поступить. Послушай, негодяй ты этакий, – сказал я тогда себе, – ступай прямо домой. Вместо этого я отыскал автомобиль и потащился из центра в жилые кварталы как раз в самый час пик. Уже стемнело, и мне приходилось очень внимательно следить за названиями улиц, я знаю город не настолько хорошо, чтобы беспечно крутить руль. Как я уже говорил, вырос я не здесь, а для репортера это большой недостаток. Все крупные нью-йоркские обозреватели, к примеру Джимми Бреслин и Пит Хеймилл, – дети нью-йоркских улиц. А мне пришлось преодолевать трудности, связанные с тем, что я родился в трехстах милях к северу от Нью-Йорка, почти в Канаде, в сельском доме на десяти акрах земли и детство провел под открытым небом. Зимой предо мной расстилалась ледяная гладь озера Шамплейн, и я часами просиживал в маленькой рыбацкой палатке, которую отец натягивал на льду позади нашего пикапа. А то мы с приятелями топали пешком через лес, где росли сосны и березы, к железной дороге, проходившей по берегу озера, и ждали дневного поезда, который следовал на юг, из Монреаля в Нью-Йорк; и когда он появлялся, громадный и страшный, взвихривая по бокам тучи снега, мы, десятилетние мальчишки в зимних куртках и ботинках, неожиданно выскакивали и обстреливали его каждый доброй дюжиной снежков, целясь прямо в мелькающие в окнах лица людей, которые казались нам богатыми и важными персонами. Это были 1969 и 1970 годы. Мое отрочество, бесспорно провинциальное, было преисполнено той безмятежной наивностью, которая позднее влекла меня ко всему возвышенному и чудесному, губительному и нездоровому, что есть в Нью-Йорке, где, в обществе неограниченных возможностей, все необычное сравнивается не с тем, что нормально, а с тем, что еще необычнее. Я видел нищих со значками носителей СПИДа, на которых указано число лимфоцитов, видел голого мужчину на велосипеде, лавировавшего в потоке машин, ехавших ему навстречу по центральной полосе на Бродвее, видел рабочих из компании «Кон Эд», [2] копавшихся в канализации под звуки арий Паваротти. Я наблюдал, как детективы, роняя изо рта картофельные чипсы, покачивали пальцы на ноге покойника, чтобы определить время смерти. Я видел толстую женщину, целующую деревья в Центральном парке, видел миллиардера, прилаживающего свой паричок.

И как все-таки интересно получилось, что, оставив автомобиль в гараже, пройдя пешком несколько кварталов и почти добравшись до места, я стал свидетелем зрелища, наблюдать которое мне еще не доводилось; я воспринял его не как некое предзнаменование грядущего, а скорее как символ непреодолимости плотского желания. Итак, согласимся, что обстановка была весьма знаменательной: в квартале царила темнота, я стоял на Семьдесят девятой или Восьмидесятой улице рядом с домом, внутри которого шел ремонт, судя по смутным очертаниям самосвала «дампстер» у края тротуара. И вдруг я понял, что в самосвале кто-то есть, причем на куче строительного мусора копошится не один человек, а двое. Но, возможно, они не просто копошатся, а борются? Так что же все-таки там происходит? Драка? Тихонько подойдя поближе и по драным пальто и растрепанным патлам определив, что передо мной бродяги, я отметил ритмичные движения – взад-вперед, – которые совершала фигура сверху, и тотчас сообразил, чем они занимались. Они трахались. Грандиозно! Двое бездомных людей, на холоде! Кто-то выбросил в «дампстер» старый тюфяк, и на огромной куче разорванных в клочья сеток, обломков труб и кусков потолочной штукатурки, на высоте восьми футов над мостовой они… трахались. Женщина в задравшейся вверх одежде била кулаком мужчину по голому заду, и на секунду я испугался, что ее насилуют. Но в ее хриплых выкриках явно слышалось наслаждение, и она по-прежнему лупила его кулаком, а я наконец догадался, что каждый сильный удар настигает мужчину при движении назад, побуждая быстрее вернуться в ее страждущее лоно и проникнуть туда с еще большей силой. Я еще помедлил, стоя поодаль. Они меня не замечали. Понаблюдав за ними минуту-другую, я двинулся дальше, погружаясь в полумрак улицы.

Вскоре я уже стоял в вестибюле роскошного многоэтажного здания, протягивая свое пальто пожилому гардеробщику, который осторожно развешивал меховые манто прибывших дам. Лифтер в зеленом жилете повез меня наверх.

– Крутая вечеринка? – спросил я.

Ответа не понадобилось: я услышал музыку и приглушенный рокот голосов еще до того, как открылись двери лифта. Я вышел и сразу очутился в толпе разгоряченных людей, среди накрашенных губ и обведенных изогнутой линией глаз, зубов и сигарет, дорогих очков и модных стрижек, мелющих чепуху розовых языков, прямо-таки накалившихся от болтовни; все говорили громко, возбужденные и жадные до удовольствий, предоставляемых жизнью. Попав на подобную грандиозную манхэттенскую вечеринку, вы мгновенно понимаете, принадлежите ли вы к этому кругу или нет, свой ли вы среди этих улыбающихся господ, с рассеянным взглядом и рюмкой в руке. Я нет. Но с другой стороны, ни в одном обществе я никогда не чувствовал себя столь непринужденно, – я всегда вовне, всегда наблюдаю со стороны, я по-прежнему подросток с севера штата Нью-Йорк, сидящий в холодной палатке посреди замерзшего озера, уставившись в прорубь. (Резкий сильный рывок – и я обеими руками вытягиваю что-то трепещущее из темной холодной глубины.)

Я находился в одной из роскошных квартир, которой владел Хоббс или его холдинговая компания, что, собственно, одно и то же. Она напоминала пещеру со стенами, обитыми шелком, с позолоченным потолком высотой сорок футов, огромным количеством мебели в пуританском стиле и множеством английских картин на стенах (отобранных специальным консультантом и закупленных оптом), с четырьмя открытыми барами и тремя барменами в каждом – не безработными актерами, жаждущими завязать полезные знакомства, а надменными профессионалами, при всей своей надменности прекрасно помнящими, сколько вы выпили за последний час. Над главным залом тянулась верхняя галерея, где шесть исполнителей под аккомпанемент рояля создавали музыкальное сопровождение, наполняя зал бодрыми звуками. Более дюжины фоторепортеров без передышки щелкали затворами камер, причем некоторые из них считали себя знаменитостями, и, надо признать, не без оснований. Большая часть комнат была открыта: в одной стояли столы с мясными закусками и сырами, фруктами, овощами и грудами шоколадных конфет, а другие, где диваны более мягкие, а свет менее яркий, располагали к интимному общению.