– А ну тебя! Убирайся вон! Я, признаться, думала, что ты
сбежишь с уроков купаться. Так и быть, на этот раз я тебя прощаю. Не так ты
плох, как кажешься.
Она и огорчилась, что проницательность обманула ее на этот
раз, и обрадовалась, что Том хоть случайно вел себя хорошо.
Тут вмешался Сид:
– Мне показалось, будто вы зашили ему воротник белой ниткой,
а теперь у него черная.
– Ну да, я зашивала белой! Том!
Но Том не стал дожидаться продолжения. Выбегая за дверь, он
крикнул:
– Я это тебе припомню, Сидди!
В укромном месте Том осмотрел две толстые иголки, вколотые в
лацканы его куртки и обмотанные ниткой: в одну иголку была вдета белая нитка, в
другую – черная.
– Она бы ничего не заметила, если бы не Сид. Вот черт! То
она зашивает белой ниткой, то черной. Хоть бы одно чтонибудь, а то никак не
уследишь. Ну и отлуплю же я Сида. Будет помнить!
Том не был самым примерным мальчиком в городе, зато очень
хорошо знал самого примерного мальчика – и терпеть его не мог.
Через две минуты, и даже меньше, он забыл все свои
несчастия. Не потому, что эти несчастия были не так тяжелы и горьки, как
несчастия взрослого человека, но потому, что новый, более сильный интерес
вытеснил их и изгнал на время из его души, – совершенно так же, как взрослые
забывают в волнении свое горе, начиная какое-нибудь новое дело. Такой новинкой
была особенная манера свистеть, которую он только что перенял у одного негра, и
теперь ему хотелось поупражняться в этом искусстве без помехи.
Это была совсем особенная птичья трель – нечто вроде
заливистого щебета; и для того чтобы она получилась, надо было то и дело
дотрагиваться до неба языком, – читатель, верно, помнит, как это делается, если
был когда-нибудь мальчишкой. Приложив к делу старание и терпение, Том скоро
приобрел необходимую сноровку и зашагал по улице еще быстрей, – на устах его
звучала музыка, а душа преисполнилась благодарности. Он чувствовал себя, как
астроном, открывший новую планету, – и, без сомнения, если говорить о сильной,
глубокой, ничем не омраченной радости, все преимущества были на стороне
мальчика, а не астронома.
Летние вечера тянутся долго. Было еще совсем светло. Вдруг
Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик чуть побольше его
самого. Приезжий любого возраста и пола был редкостью в захудалом маленьком
городишке Сент-Питерсберге. А этот мальчишка был еще и хорошо одет – подумать
только, хорошо одет в будний день! Просто удивительно. На нем были совсем новая
франтовская шляпа и нарядная суконная куртка, застегнутая на все пуговицы, и
такие же новые штаны. Он был в башмаках – это в пятницу-то! Даже галстук у него
имелся – из какой-то пестрой ленты. И вообще вид у него был столичный, чего Том
никак не мог стерпеть. Чем дольше Том смотрел на это блистающее чудо, тем выше
он задирал нос перед франтом-чужаком и тем более жалким казался ему его
собственный костюм. Оба мальчика молчали. Если двигался один, то двигался и
другой – но только боком, по кругу; они все время стояли лицом к лицу, не сводя
глаз друг с друга, Наконец Том сказал:
– Хочешь, поколочу?
– А ну, попробуй! Где тебе!
– Сказал, что поколочу, значит, могу.
– А вот и не можешь.
– Могу.
– Не можешь!
– Могу.
– Не можешь!
Тягостное молчание. После чего Том начал:
– Как тебя зовут?
– Не твое дело.
– Захочу, так будет мое.
– Ну так чего ж не дерешься?
– Поговори еще у меня, получишь.
– И поговорю, и поговорю – вот тебе.
– Подумаешь, какой выискался! Да я захочу, так одной левой
тебя побью.
– Ну так чего ж не бьешь? Только разговариваешь.
– Будешь дурака валять – и побью.
– Ну да – видали мы таких.
– Ишь вырядился! Подумаешь, какой важный! Еще и в шляпе!
– Возьми да сбей, если не нравится. Попробуй сбей – тогда
узнаешь.
– Врешь!
– Сам врешь!
– Где уж тебе драться, не посмеешь.
– Пошел к черту!
– Поговори еще у меня, я тебе голову кирпичом проломлю!
– Как же, так и проломил!
– И проломлю.
– А сам стоишь? Разговаривать только мастер. Чего же не
дерешься? Боишься, значит?
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
Опять молчание, опять оба начинают наступать боком, косясь
друг на друга. Наконец сошлись плечо к плечу. Том сказал:
– Убирайся отсюда!
– Сам убирайся!
– Не хочу.
– И я не хочу.
Каждый стоял, выставив ногу вперед, как опору, толкаясь изо
всех сил и с ненавистью глядя на соперника. Однако ни тот, ни другой не мог
одолеть. Наконец, разгоряченные борьбой и раскрасневшиеся, они осторожно
отступили друг от друга, и Том сказал:
– Ты трус и щенок. Вот скажу моему старшему брату, чтоб он
тебе задал как следует, так он тебя одним мизинцем поборет.
– А мне наплевать на твоего старшего брата! У меня тоже есть
брат, еще постарше. Возьмет да как перебросит твоего через забор! (Никаких
братьев и в помине не было.)
– Все враки.
– Ничего не враки, мало ли что ты скажешь.
Большим пальцем ноги Том провел в пыли черту и сказал:
– Только перешагни эту черту, я тебя как отлуплю, что своих
не узнаешь. Попробуй только, не обрадуешься.
Новый мальчик быстро перешагнул черту и сказал:
– Ну-ка попробуй тронь!
– Ты не толкайся, а то как дам!
– Ну, погляжу я, как ты мне дашь! Чего же не дерешься?
– Давай два цента, отлуплю.