Едва увидев Дафну, оба стража рванулись к ней
как псы. Меф схватился за меч, грудью закрывая Даф и давая ей возможность
вытащить флейту, но тут на площадку выкатился Ромасюсик.
– Это свои! Это гости! – закудахтал
он, хватая стражей за локти. – Убивать их сразу нельзя! Прашечка будет
сердиться и делать всем ата-та!
Тартарианцы неохотно отодвинулись, и то ровно
настолько, чтобы вынудить Даф, когда она будет проходить мимо, коснуться их. На
копченых лицах застыло торжество. Стражи мрака знают, как невыносимо свету их
зловоние.
– А эти откуда? – спросил Меф.
– Охрана! – небрежно уронил
Ромасюсик. – Я даже имен не запоминаю. Чего голову ломать? Каждый день
Лигул новых присылает, а старых отзывает. И знаешь, что любопытно? Сейчас
покажу!
Вернувшись, Ромасюсик подскочил к крайнему
стражу и требовательно дернул его за рукав.
– Эй ты! А ну открыл рот! Ты что, оглох?
Страж рта не открыл, но посмотрел на
Ромасюсика с такой лютой ненавистью, что Меф удивился наглости шоколадного
юноши. Разве он не знает, что тартарианцы отличаются крайней злопамятностью?
Почему он так уверен в своей безнаказанности?
– Донт вонт? Эс ю вонт!.. – дернул
плечиком Ромасюсик. – Лигулу все будет доложено!.. Я хотел просто
показать, что у них у всех языки отрезаны. И даже не просто отрезаны, но и
прижжены. Чтобы новый не вырос и кончик не раздвоился, а?
Ромасюсик захихикал и, очень довольный собой,
толкнул дверь.
– Прощю к нашему шалащю! – сказал
он, намеренно сюсюкая. – Пару дней назад тут была прокуренная такая конура
с грязными шторами и попугаем, в которой жила одна ворожейная бабулька. Наша,
разумеется, до последнего искусственного зуба. Когда я сообщил в Канцелярию,
что мы едем в Питер и хотим где-нибудь скромненько поселиться, ее быстренько
прибрали к нашему приезду.
– Квартиру или гадалку? – не понял
Меф.
– И то, и другое. Когда мы тут появились,
Мамзелькина уже удалилась, а комиссионеры вытаскивали последнее тряпье.
Вообрази, у этой курицы в подушку было зашито штук сто золотых колец! Сглаз она
с них, что ли, снимала? Хи-хи?! – Это последнее
вопросительно-восклицательное «хи-хи» Ромасюсик произнес ужасно заискивающим
голосом.
– Дохихикаешься сейчас! Урод Лигул! Зачем
убирать тех, кто тебе служит? – пробормотал Меф.
Дафна печально посмотрела на него. Когда
Буслаев наконец поймет, что мрак не умеет быть благодарным? Достаточно
вслушаться в звучание самого слова «благодарность», чтобы всякие сомнения
окончательно отпали.
* * *
Квартира, снаружи не производившая впечатления
большой, внутри оказалась огромной. Видно, тут уже успела поработать команда
дизайнеров из суккубов. Меф и прежде сталкивался с пятым измерением и примерно
догадывался, что можно сотворить с его помощью, однако, на его взгляд, спальня
размером с футбольное поле была явным перебором.
Не меньшим излишеством показался Мефу и
двойник Ниагарского водопада, который кто-то из суккубов, забавляясь, ухитрился
засунуть в сливной бачок туалета общей площадью в полтора квадратных метра.
– Я понимаю, что этот джоук очень фулишь,
но всякий сунувшийся туда просит пощады! – мармеладно ухмыляясь, поведал
Ромасюсик.
На зеркале в коридоре зубной пастой было
размашисто написано:
«Прежде чем вспылить, считай до трех! Ну хотя
бы до двух!»
Узнав свой собственный недостаток и метод
борьбы с ним (только он считал до десяти), Меф озадаченно почесал нос. Он
усомнился, что это написал Ромасюсик. Ромасюсики над собой не работают. Неужели
Прасковья пытается обуздать свою горячность? Вот это да!
У окна стоял громадный телескоп, нацеленный не
на звезды, а на улицы города.
– Прашечка, понимаешь ли, на людей целыми
часами смотрит! Как они ходят, чего делают. Сдались они ей, эти люди! Меня ей,
что ли, мало? – со снисходительной ужимкой произнес Ромасюсик.
– Нет. Тебя может быть только
много! – успокоила его Даф.
– А ты бы, конечно, смотрел на людей
только пять минут в день и то в оптический прицел? – добавил Меф.
Ромасюсик озабоченно заерзал.
– А вот подзеркаливать нехорошо, особенно
если я об этом уже сутки назад думал! – заявил он.
Кто-то мягко коснулся сзади щеки Мефа. Именно
щеки, а не плеча. Он обернулся и увидел Прасковью. В глаза ему точно кровью
брызнули. Одетое во все алое, Прасковья была подобна алому росчерку по мокрой
акварельной бумаге.
– Привет! – сказал Меф.
Прасковья нетерпеливо посмотрела на
Ромасюсика. Тот дернулся, полузакрыл веки и заговорил чужим голосом, точно
резиновая кукла, которой насильно растягивают губы:
– Я шла за тобой целую минуту, повторяя
каждое твое движение. Я была твоей тенью. Ты меня не заметил. Может, я и есть
твоя тень?
Пока Ромасюсик говорил, Прасковья не отрывала
от Мефа вопрошающих глаз. Она точно и шутила, и не шутила в одно и то же время.
Буслаеву стало не по себе.
– Ромасюсик сказал: ты захватила кого-то
из светлых? Где он? – спросил Меф.
Прасковья резко отвернулась и встала к нему
боком. Меф почувствовал, что она уязвлена.
– Так вот чем Ромасюсик тебя заманил!
Выходит, теперь всякий раз, чтобы тебя увидеть, мне придется отлавливать
светлых пачками?
– Ну почему обязательно всегда?.. Кстати,
как дядя на лошадке? Не свалился? Сбылась мечта твоей жизни? – некстати
брякнул Меф.
Обычно он не лез в карман за словом, однако в
присутствии Прасковьи напрягался и ляпал нечто совсем не к месту. Сложно
сказать, что больше его смущало: наличие ли суфлера – Ромасюсика или то, что
рядом стояла Дафна и тихо гладила котика.
Лицо Прасковьи выразило сложную смесь обиды и
недоумения. Радость в глазах, которая всхлипнула в первые секунды, когда она
увидела Мефа, померкла. Зрачки сделались сухими и злыми. Она перевела взгляд на
Ромасюсика, и тот вдруг рухнул на колени, точно ему подсекли лодыжки
индонезийским боевым серпом.
– Я не хотел, госпожа! Вы же не
обиделись, нет? – залопотал он и тотчас после короткой паузы сдавленным
голосом сказал: – Нет, не обиделась! Но ты должен помнить правило: знать свое
место! Глумиться над кем угодно, только не надо мной! Давай сюда свою руку!
Со стороны казалось, будто Ромасюсик
разговаривает сам с собой, только губы его растягивались гораздо сильнее и
горло напрягалось, как при английской артикуляции.
– Но госпожа!..