Пипа, некоторое время из любопытства торчавшая
рядом с Гробыней, недавно уснула, растянувшись на животе поперек кровати. Ее
ноги свешивались на пол. Черные Шторы немедленно бросили подзеркаливать
Гроттершу с ее заурядными снами и занялись Пипой.
Пипе снился Генка Бульонов в очочках, как у
Пуппера, в его модном плащике и с метлой. Образы Пуппера и Бульонова
смешивались, перетекали, и невозможно было определить, где заканчивается Пуппер
и где начинается Бульонов. Мечты о Пуппере плавно переходили в бытовые думы о
Бульонове.
– Опс! А Пипенции тоже не чужды
фантазии! – прокомментировала Гробыня.
Внезапно дверь, которую они с вечера так и не
заговорили, распахнулась, и в комнату влетел малютка Клоппик. За Клоппиком
мчался Кузя Тузиков. На заднем плане, как башенный кран, маячил Бульонов.
– Вы еще ничего не знаете? –
задыхаясь, крикнул Тузиков.
– Преподы… все… – выдохнул Бульонов и
замолчал, изумленно разглядывая свое отражение на Шторах. – Ой, а чего это
там такое?
– Отвлекись от Штор, дружок! Там нет
ничего интересного! Обычная выставка дураков в женских снах. Что «преподы все»?
Финала жажду! – с терпением психиатра сказала Склепова.
– Плеподы иссезли! С консами! –
жизнерадостно добавил малютка Клоппик.
– Конкретно, майор! С какими концами? Что
вы лопочете? – не поняла Склепова.
– Мы обосли весь Тибидохс. Все пловелили.
Все плеподы иссезли. Все взлослые. В Тибидохсе остались одни усеники, –
пояснил Клоппик.
– Бред какой-то! Может, они на совещании
на Лысой Горе? И вообще, с какой это радости вы стали обшаривать
Тибидохс? – не поняла Гробыня.
– Мы шли к циклопам играть в
карты, – стал рассказывать Тузиков. – Заглядываем в караулку –
никого. Спускаемся к Жутким Воротам – тоже никого. Никакой стражи. Обратно
пробираемся по коридору мимо кабинета Сарданапала, хотим поскорее проскочить, и
вдруг видим – на дверях НЕТ СФИНКСА. Как вам такое? Клоппик зачем-то толкает
дверь. Он уверен, что она заговорена, но она почему-то сразу открывается. Мы
ждем, видим, что ничего не происходит, и осторожно заглядываем.
– В кабинет Сарданапала? Без
приглашения? – не поверила Гробыня.
– Некому приглашать. Никаких охранных
заклинаний. Все нараспашку. Смотрим в кабинете. На столе горит свеча, рядом с
ней открытая книга – и никого… Такое чувство, что Сарданапал только что вышел.
Мы кидаемся к Великой Зуби, к Медузии, наконец, к Поклепу, и везде то же самое!
Нигде и никого! Говорю вам: все преподы и циклопы пропали! В Тибидохсе одни
ученики! – крикнул Тузиков.
– Вы полезли даже к Медузии? Ночью?
Совсем без башни народ пошел. А если они полетели куда-то? Скажем, случилось
что-то экстренное: ну там, лешаки с водяными сцепились. Преподы взяли с собой
толпу циклопов и помчались разнимать! – предположила Гробыня.
– Н-никуда они не помчались. Они просто
исчезли – каждый на том месте, где был. Сарданапал за столом. Медузия и Зуби в
кроватях. Поклеп – в засаде на лестнице, ведущей от коридора третьего курса в
Зал Двух Стихий. Если предположить, что часы Поклепа упали и остановились тогда
же, когда все произошло, было без десяти четыре утра, – сказал Бульонов,
задумчиво поглядывая то на спящую Пипу, то на Черные Шторы.
– Но откуда такая уверенность, что они
исчезли, а не ушли? И как у вас вообще хватило наглости полезть к Поклепу и
Зуби? – не унималась Склепова.
– Я нашел вот это! Первый, между прочим!
Другие не заметили! – с гордостью сообщил Генка.
На его большой ладони, там, где галочкой
смыкались линии жизни и ума, лежали золотые зажимы с усов Сарданапала и его
перстень повелителя духов. Представить, что академик расстался с перстнем по
доброй воле, было так же невозможно, как, обнаружив у лисьей норы птичьи
крылья, решить, что сама птица не съедена, а отлучилась по делам.
– А вот исе три кольса: Суби, Мезузии и
Поклепа. По ним мы и уснали, кто где быль, когда все случилось, – добавил
малютка Клоппик, гремя чем-то в кармане.
* * *
Полностью размер катастрофы стал ясен во время
завтрака, когда в Зале Двух Стихий собралось несколько сотен учеников. Все
толпились у пустых столов, не понимая, почему не несут скатерти-самобранки и
почему нет преподавателей. Несколько минут было тихо – все ждали, что вот-вот в
зал ворвется коротконогий гневный Поклеп, но время шло, а он все не объявлялся.
А потом в зал вошла Верка Попугаева, шепнула
одному, шепнула другому, по-кошачьи повела маленькой головой, по-вороньи
взмахнула длинными темными рукавами, и за несколько минут, точно вирус, по залу
распространилось известие, что все преподаватели пропали. То, что было
предположением, стало явью.
Лиза Зализина тонко улыбнулась и, вскинув
кликушеские глаза к потолку, пылавшему звездным небом, сказала вкрадчиво и
неопределенно:
– Я всегда знала, что этим все
закончится… А все кто?.. Все она, сладкая наша! Ути-пусеньки!
– Зализина, отстань от Гроттер! Только
твоих истерик тут не хватало! – поморщилась Рита Шито-Крыто.
– О, ты даже знаешь, о ком я? Я же ее
имени даже не произносила! Все дороги ведут к Гроттер и заводят в тупик! Где
она, наша светленькая? Я хочу просто посмотреть ей в глаза! Понять, есть ли у
нее хоть капля совести! – сказала Зализина кротким голосом.
Это был верный признак того, что по залу
сейчас начнет летать сгоряча проклятая мебель, а сама Лиза будет рыдать в
голос, кусая себе руки. Причем сколько-нибудь значительных ран она себе не
нанесет.
Гробыня посмотрела на Гуню Гломова. Тот
подошел к Зализиной сзади, мягко взял ее за локти, приподнял и вынес из зала. В
руках у Гломова Лиза вела себя тихо и смирно, сохраняя на лице выражение
оскорбленной праведности.
Через пару минут, спустившись по Лестнице Атлантов,
в зале появились Таня, Ягун и Ванька Валялкин. С Ванькой они встретились только
что – там, где лестница стыковалась с галереей, ведущей к берлоге Тарараха.
– Ну как? – спросил у Ваньки Ягун.
– Тарараха в берлоге нет. Зверье
взбудоражено. Медведь рычит. Финист в стекло бьется. Я попытался их накормить,
но они не едят…
– Проклятье… И Тарарах тоже! Я этого
боялся. Значит, это распространилось не только на магов, но и на всех взрослых
на Буяне. Клоппик был прав, – озабоченно сказал Ягун.
– А твоя бабуся? Она тоже? – спросил
Ванька.