– Мы с Ниной в свое время решили, что у
девочек должна быть образцовая семья, поэтому и бросили музыку. Внушали им
правильные моральные принципы, требовали быть лучшими во всем и преуспели.
Золотые медалистки, красные дипломы, каждая по три иностранных языка знает, по
мировым музеям прошли, лучшие книги прочитали, красавицы, ни капли
вульгарности, ну и как я им про рок-н-ролл расскажу? Они меня не поймут.
– Перегнул ты с воспитанием, –
почесал в затылке Петр.
– Мы хотели как лучше, – мрачно
согласился Константин, – а получились инопланетянки. Я их моментами
побаиваюсь, у самого-то такого воспитания нет, могу ляп допустить.
– Все же попытайся с ними по душам
погутарить, – предложил Петр.
– Ну ладно, – с сомнением кивнул
Пронькин.
– Ты отец, хозяин дела, стукни кулаком по
столу и заяви: «Наплевать мне на вашу безупречную репутацию и желание плясать
вальс с английской королевой! Я себе бабок заработал, теперь хочу
рок-н-ролл играть. А вы сами себе другой банк создайте». – Петр
обозлился. – Чего ты, подрядился под их дудку плясать? Сам себе на голову
спино-грызок посадил! Очнись, пацан, кто в доме главный? Ты или детки?
Константин засмеялся:
– Вот этого совета мне и не хватало. Ты
прав! Кто в доме хозяин? Я маленько мозгами поплыл. Прямо сейчас поеду к
девкам и правду объявлю: начинаю выступать с концертами. Если вам это не по
вкусу – не ешьте, поднимайте свое дело.
Петр замолчал.
– Что было потом? – занервничала я.
– Костя умотал около десяти, на следующий
день Нина позвонила, сказала: муж ночью умер.
Я подпрыгнула на диване.
– Значит, пока Костя советовался с
Петром, девочки строили планы убийства папеньки. Они откуда-то узнали про его
намерения. Константин, воодушевленный беседой с другом, выложил дочкам правду,
а те живо решили проблему. Ждать не стали.
Малышев откашлялся.
– Костя был человек увлекающийся. Когда
он понял, что надо девок к ногтю прижать, из него фонтан идей забил. Стал
носиться по моей квартире и строить планы. «Я стану самым известным, буду
собирать стадионы, позвоню в газеты, расскажу про прошлое. То-то шум
поднимется: банкир Пронькин и Малыш – одно лицо. А еще сообщу про
зону. Это нынче не позор, а мода. Если хочешь раскрутиться, надо в прессе мелькать.
Я раньше интервью не давал, а сейчас начну. Новости буду по капле
выдавать. Сперва о Малыше, потом об отсидке! Прикинь шумиху!»
– Вот чего они испугались больше
всего! – подскочила я. – Если увлечение рок-н-роллом еще можно
стерпеть, то каково девицам, обладательницам изысканных манер и безупречной
светской репутации, узнать, что их папенька в прошлом уголовник, а маменька
пела несколько лет в кабаках и моталась к мужу на зону. Это моветон. Лучше
отравить папашку, пока он глупостей не натворил. Вот от кого Соня услышала про
порядки в следственном изоляторе. Небось Константин Львович изложил доченькам в
подробностях свою биографию, а потом стал предаваться воспоминаниям.
– Нина была уверена, что Соня с Лидой
лишили отца жизни, – кивнул Петр. – Она мне сказала: «В память о
Косте помоги мне, ни о чем не спрашивай, сделай, как я прошу, отблагодарю тебя
по полной, ты станешь богатым человеком».
– Вы тогда жили в Ларюхине с
Надей, – уточнила я. – А как оказались у нее в доме?
– Просто, – улыбнулся
Малышев, – Нина в «Виллу Белла» постоянно каталась, ей там нравилось: от
дома близко и артрит хорошо лечат. Нинка не чванливая, ее деньги не испортили,
она с простыми людьми без понтов общалась, вот и обратила внимание на Надю.
Звякнула мне и сказала:
«Хорошая женщина, работящая, внешне приятная,
свой дом, участок, а счастья нет. Ты один кукуешь, надо подумать, с кем
старость проводить. Съезди, посмотри на Надю».
Ну, я и отправился в Ларюхино. Очень мне там
понравилось: воздух, лес, и книг у Надежды прорва была! Сначала я под именем
Леонида Факира комнату у нее снял, затем с хозяйкой жить начал. Вот только одна
у меня беда: больше года с одной бабой не выдерживаю. Надя хорошая, мы с ней
счастливо жили, а потом я заскучал и ушел.
– И ничего не взяли, – дополнила
я, – не стали медсестру обворовывать!
В глазах Петра промелькнула тень.
– Давно подобным не занимаюсь.
И вообще я всегда с бабами только по любви жил, а мелочовку прихватывал
исключительно для того, чтобы иметь возможность в себя прийти, подумать о
дальнейших планах. У меня природа такая – четыре времени года
сменятся, и я полностью интерес к сожительнице теряю, будь она богатейшая
раскрасавица, с золотой тарелки меня черной икрой кормит, все равно уйду.
Деньги для меня пшик.
– Почему Надя накинулась на Нину
Олеговну? – остановила я Петра Аркадьевича, вознамерившегося в деталях
излагать свои жизненные позиции.
Он заерзал в кресле.
– Ревнивая она очень, вспыльчивая и на
мужчин слабая. Если видела, что я с кем-то разговариваю, тут же в драку!
Сколько раз говорил ей: «Надюша, успокойся, я люблю только тебя! Что за манера
сразу на баб налетать!» А она в ответ: «Чего Олеське улыбался?» Пытался ей
объяснить: «Милая, ну не смотреть же на соседку волком? С людьми надо дружить».
Да только Надя свое мнение имела: «Если на сторону лыбишься – хочешь к
другой сбежать».
Максим протяжно вздохнул:
– Ревнует – значит любит.
Малышев пожал плечами.
– Я ей всякий раз говорил: «Я никуда не
денусь. Если меня нет, значит, любовницы меня убили». Шутка такая была!
Я покосилась на Петра Аркадьевича.
– Весело! Но Надежда восприняла ваши
слова всерьез. Она, наверное, каким-то образом связала вас с Ниной Олеговной.
– Это перебор, не станет же женщина в
самом соку ревновать к даме пенсионного возраста, – возразил Максим.
– Наверное, вы не знаете, что такое
ревность, – не согласилась я.
– Надьке было без разницы, –
подхватил Петр, – один раз устроила мне сцену, когда я в Еланске одной
древней бабке помог в автобус влезть. Подсадил развалину по доброте душевной на
ступеньку, оборачиваюсь – любимая покраснела, кулаки сжимает и шипит:
«Совсем стыд потерял, на улице баб за задницу
хватаешь».