Универмаги превратились в дворцы, поражающие почти восточной
красотой, где товары располагались по соседству с мягкими красочными коврами,
таинственной музыкой и освещались янтарным светом. В круглосуточно работающих
аптеках на стеклянных полках словно драгоценные камни поблескивали фиолетовые и
зеленые бутылки с шампунем. Официантки ездили на работу в обтекаемой формы
автомобилях с кожаными сиденьями. Докеры возвращались вечером в свои дома, где
их ждали собственные бассейны с подогретой водой. Уборщицы и водопроводчики в
конце рабочего дня переодевались в великолепно сшитую на заказ одежду.
С незапамятных времен присущие всем крупным городам мира
бедность и нищета практически исчезли.
Едва ли теперь можно было увидеть, как падает где-нибудь на
аллее парка и умирает от голода бедный иммигрант. Не было больше трущоб, где в
одной комнатушке спали по восемь-десять человек. Никто не выплескивал помои в
сточные канавы. Нищих, калек, сирот и неизлечимо больных людей осталось так
мало, что казалось, будто на этих бесконечных улицах их нет вовсе.
Даже у спавших на скамейках парков и на автобусных
остановках пьяниц и сумасшедших всегда были еда, чистая одежда, а у некоторых и
радиоприемники.
Таковы были внешние изменения. Однако еще больше поразили
меня перемены, которые стали движущей силой этого внушающего истинное
благоговение потока жизни.
Так, например, нечто невероятное произошло с временем.
Старое больше не уступало место новому. Напротив, вокруг
меня говорили по-английски точно так же, как и в 1800-х годах. По-прежнему была
в ходу старая лексика, люди пользовались все тем же сленгом. Но появились и
новые, прежде не знакомые мне выражения – «промывание мозгов», «ну чисто по
Фрейду» и тому подобные, – которые тем не менее были у всех на устах.
В мире искусства и развлечений достижения прошлых веков как
бы возвращались снова и снова. Наряду с джазом и роком музыканты исполняли
произведения Моцарта; сегодня вечером люди шли смотреть пьесу Шекспира, а
завтра – новый французский фильм.
В огромном, ярко освещенном торговом центре можно было
купить кассеты с записями средневековых мадригалов, чтобы потом вставить их в
автомагнитолу и наслаждаться, мчась по шоссе со скоростью девяносто миль в час.
На полках книжных магазинов стояли рядом сборники поэзии эпохи Возрождения,
издания произведений Диккенса и Эрнеста Хемингуэя. Руководства по проблемам
секса соседствовали с египетской «Книгой мертвых».
Иногда мне казалось, что царящие вокруг чистота и
благосостояние не более чем галлюцинации. Создавалось впечатление, что я схожу
с ума.
Я тупо разглядывал выставленные в витринах магазинов
компьютеры и телефонные аппараты таких совершенных форм и чистых цветов, что
казалось, будто это прекрасные раковины, созданные самой природой. По узким
улочкам Французского квартала курсировали огромные лимузины, похожие на
сказочных морских чудовищ. Высокие сверкающие здания офисов и контор, словно
египетские обелиски, устремлялись в вечернее небо над приземистыми кирпичными
строениями Кэнал-стрит. Бесчисленное множество телевизионных каналов с
несметным количеством программ выплескивали бесконечный поток информации на
головы обитателей оборудованных кондиционерами номеров отеля.
Однако все это не было галлюцинациями. Этот век в полной
мере и во всех отношениях унаследовал мировые достижения прошлого.
Одной из важнейших черт столь удивительного чуда была
поистине редкостная наивность этих живших в роскоши и абсолютно свободных
людей. Так же как и в восемнадцатом веке, христианский бог был мертв. На смену
прежней религии не пришла никакая другая.
Напротив, простые люди в этом веке жили по строжайшим
законам светской морали и следовали им не менее неукоснительно, чем любым
известным мне религиозным установкам прошлого. Интеллигенция служила образцом
во всех отношениях. Однако самые обыкновенные американцы по всей стране с
удивительной страстью и каким-то, я бы сказал, мистическим усердием заботились
о «мире», «бедных» и о «планете».
В этом веке они намеревались избавиться от голода. Они
собирались любой ценой победить болезни. Вели яростные споры о целесообразности
казни преступников, о допустимости абортов. А с угрозой «загрязнения окружающей
среды» и «разрушительных войн» они боролись столь же яростно, сколь в прежние
времена с колдовством и ересью.
Что же касается сексуальных отношений, то они перестали быть
предметом страхов и предрассудков. С этого вопроса были сняты последние
религиозные ограничения. Вот почему люди уже не стеснялись ходить полуодетыми.
Вот почему они беззастенчиво обнимались и целовались прямо на улицах. Теперь
они рассуждали об этике, об ответственности, о красоте человеческого тела.
Держали под контролем рождаемость и венерические болезни.
Ах этот двадцатый век! О поворот великого колеса времени! Он
далеко превзошел мои самые смелые мечты о будущем. Он оставил в дураках всех
мрачных предсказателей и провидцев прошлых веков.
Я много размышлял о лишенной греховности светской морали, о
человеческом оптимизме, об этом великолепном мире, где наивысшее значение имеет
жизнь человека. В прежние времена ничего подобного не было.
Я сидел в просторном, освещенном мягким янтарным
электрическим светом номере отеля и смотрел потрясающий, мастерски сделанный
фильм «Апокалипсис сегодня». Это была поистине симфония звуков и красок,
воспевающая вековой давности битву западного мира со злом. «Ты должен смириться
и встать на сторону ужаса и морального террора», – говорит в джунглях
Камбоджи безумный командир одному из представителей западного мира.
«Нет», – неизменно отвечает тот.
Нет. Ужас и моральный террор не могут быть оправданы. Они не
представляют никакой ценности. Злу не может быть места.
Но ведь это означает, что и мне не может быть места.
Кроме, разве что, произведений искусства, отвергающих
зло, – таких, например, как романы о вампирах и разного рода ужасах,
средневековые сказания или оглушительные песнопения рок-звезд, предельно
драматизирующие ту борьбу со злом, которую ведет в душе каждый смертный.
Всего этого было вполне достаточно, чтобы заставить старое
чудовище спрятаться обратно под землю и оплакивать там свое полнейшее
несоответствие тому, что происходит в мире, свою неприспособленность к
современному положению вещей. Или достаточно для того, чтобы, по здравом
размышлении, превратиться в рок-музыканта…