Однако я был слишком возбужден. Мне доставляло неизъяснимое
удовольствие просто смотреть на нее, видеть ее прежнюю походку, знакомые жесты.
И даже ее измятую одежду для сафари. По прошествии двух сотен лет она осталась
все той же неутомимой путешественницей. Габриэль по-ковбойски оседлала стул и
опустила подбородок на сложенные поверх высокой спинки ладони.
Нам необходимо поговорить о стольких вещах, так много
сказать друг другу! К тому же я был слишком счастлив, чтобы кого-то бояться.
Кроме того, страх в данном случае мне казался совершенно
недопустимым и постыдным чувством. Потому что теперь я знал, что совершил еще
одну ужасную ошибку, допустил серьезный просчет. Я впервые понял это, когда
взорвался «порше», а Луи по-прежнему оставался внутри. Дело в том, что война,
которую я затеял, ставит под угрозу всех тех, кого я люблю. Как глупо было с
моей стороны рассчитывать, что я навлеку беду только на себя!
Нам нужно было все обсудить. Нам следовало быть очень
хитрыми и осторожными.
Однако пока мы в полной безопасности. Я постарался как можно
мягче объяснить ей это и успокоить ее. Ни она, ни Луи не чувствовали никакой
угрозы. Опасность не последовала за нами в долину. Сам же я не ощущал ее вовсе.
А наши молодые и глупые бессмертные противники разбежались кто куда в полной
уверенности, что мы обладаем способностью одним усилием воли спалить их всех до
единого.
– Знаешь, я много-много тысяч раз представляла себе,
как мы соединимся вновь, – сказала мне Габриэль. – Но мне и в голову
не могло прийти что-либо подобное.
– А мне кажется, что все было просто
великолепно, – ответил я. – И не думай, пожалуйста, что я не смог бы
с ними справиться и защитить всех нас. Я как раз собирался придушить того, с
серпом, и забросить его куда-нибудь подальше, на крышу концертного зала. И
второго, который подходил, я тоже видел и вполне мог бы переломить его пополам.
Пожалуй, больше всего меня в этой истории огорчает тот факт, что я даже не имел
возможности…
– Нет, месье, вы совершенно невыносимы! –
воскликнула она. – Ну просто настоящий чертенок! Ты действительно… как там
называл тебя Мариус? Да, вот именно – поистине дьявольское создание. Я
полностью с ним согласна.
Я засмеялся от удовольствия. Как чудесно вот так сидеть и
болтать с нею. И ее французский… он звучал чуть старомодно и так восхитительно!
А Луи был просто очарован. Сидя в темном уголке комнаты, он
восхищенно наблюдал за Габриэль и был, как всегда, молчалив и задумчив. Он
вновь выглядел безупречно, как будто вся его одежда была в полном порядке и мы
с ним только что вышли из театра после последнего акта «Травиаты» и завернули в
кафе, чтобы полюбоваться смертными, пьющими шампанское за столиками с
мраморными столешницами, в то время как мимо окон с грохотом проносятся
нарядные экипажи.
Меня переполняла радость при мысли о том, что мы создаем
нечто вроде маленького общества, что силы наши неизмеримо возросли и втроем мы
готовы смело выступить против любых врагов и всего мира в целом. Я был во
власти мощной энергии, позволяющей забыть о всех условностях реального мира смертных.
Как объяснить им все это – мое глубочайшее ощущение полной безопасности и того,
что остановить нас не сможет никто?
– Не волнуйтесь, матушка, – наконец обратился я к
ней, пытаясь таким образом успокоить ее и передать ей часть своего хладнокровия
и невозмутимости. – Это бессмысленно. Существо, настолько могущественное,
что способно одним усилием воли воспламенять своих врагов, при желании может
найти нас где угодно и сделать с нами все, что ему заблагорассудится.
– И ты полагаешь, что это должно меня успокоить? –
поинтересовалась она.
Я заметил, что Луи качает головой.
– Я, конечно, не обладаю твоими возможностями, –
спокойно заговорил он, – однако я чувствовал присутствие этого странного
существа. И должен тебя уверить, что оно совершенно чуждо нам и абсолютно
лишено цивилизованности, если не сказать больше.
– Вот-вот, ты попал в самую точку, – вмешалась
Габриэль. – Оно было именно чуждым и словно происходило из таких далеких
времен…
– А твой Мариус слишком цивилизован и образован, –
настаивал на своем Луи, – и обладает философским складом ума… Именно
поэтому ты так уверен, что он не собирается мстить тебе.
– Чуждое? Нецивилизованное? Но почему же тогда я не
ощутил никакой угрозы? – спросил их я.
– Бог мой, да мало ли тому причин! И все же это мог
быть кто угодно, – заключила Габриэль. – Эта твоя музыка заставит
подняться даже мертвых!
Я вдруг вспомнил полученные прошлой ночью мысленные
послания: «Лестат, опасность!» Что могли означать эти слова? Однако до
наступления утра оставалось совсем немного, и размышлять было уже некогда. К
тому же эти слова ничего не могли объяснить. Они были лишь частью какой-то
большой головоломки, причем совсем не обязательно той же, над решением которой
бились мы сейчас.
И вот Габриэль и Луи ушли, а я в одиночестве стою перед
стеклянными дверями и наблюдаю, как над горами Санта-Лючия все ярче и ярче
разгорается утренняя заря.
«Где же ты сейчас, Мариус? – думал я. – Почему не
хочешь встретиться со мной? Все то, что сказала мне Габриэль, не может быть
правдой. Неужели ты просто играешь со мной?»
А почему сам я никогда не звал его как положено? Ведь я ни
разу не повысил свой безмолвный голос, чтобы докричаться до него. Именно так он
предлагал мне сделать тогда, два века тому назад.
В своей непрерывной борьбе я не считал нужным следовать его
совету, для меня это стало своего рода предметом гордости. Но что значит моя
гордость сейчас?
Возможно, он ждал лишь моего зова. Наверное, он хотел, чтобы
я позвал его. От моего упрямства и горечи давно не осталось и следа. Так почему
бы не попытаться позвать его хотя бы сейчас?
Тогда я закрыл глаза и сделал то, чего не позволял себе со
времен тех давних ночей восемнадцатого века, когда я вслух разговаривал с ним
на улицах Каира или Рима. Я мысленно и безмолвно обратился к нему. Я
чувствовал, как из груди моей вырывается и устремляется в вечность и забвение
громкий крик. Я почти физически ощущал, как он разносится по всему миру и
постепенно слабеет, а потом стихает совсем.
И вдруг буквально на долю секунды перед моими глазами
возникла совершенно незнакомая мне картина – то же самое неизвестное место,
которое я уже видел прошлой ночью: снег, бескрайнее море снега и какое-то
каменное жилище с замерзшими, покрытыми льдом окнами. А на высоком выступе –
совершенно неуместное здесь, вполне современное устройство: огромная серая
металлическая тарелка, поворачивающаяся вокруг своей оси, чтобы уловить
пересекающиеся в небе и устремляющиеся во все стороны невидимые волны.