Дрожа с головы до ног, я стоял, прижавшись к каменному парапету.
Царапины на лице давно зажили, но на руках осталась засохшая кровь.
Едва Мариус показался на террасе, я принялся просить у него
прощения.
– Прости меня, прости за то, что я посмел так
поступить, – молил я. – Я и сам не знаю, почему я это сделал. Мне не
следовало… прости… Клянусь, Мариус, мне очень жаль. Никогда больше я не сделаю
ничего против твоей воли!
Сложив на груди руки и пылая от ярости, он смотрел прямо на
меня.
– Ты помнишь, Лестат, что я говорил тебе прошлой
ночью? – спросил он. – Ты поистине дьявольское отродье!
– Прости меня, Мариус! Пожалуйста, прости меня! Я не
думал, что произойдет что-либо подобное. Я был уверен, что ничего не случится…
Он жестом приказал мне успокоиться и следовать за ним вниз,
на скалы, потом скользнул через парапет и пошел первым. Я направился следом,
ощущая смутный восторг от той легкости, с которой мы двигались. Однако я еще не
настолько пришел в себя, чтобы думать о такого рода вещах. Я по-прежнему ощущал
ее неуловимое присутствие, чувствовал ее аромат, хотя сама по себе Акаша не
имела запаха, – разве что аромат цветов и благовоний, наполнявший
святилище, мог каким-то образом впитаться в ее упругую белую кожу. Какой
хрупкой казалась мне она, несмотря на всю ее твердость и холодность.
По скользким камням мы спустились до покрытого светлым
песком берега. Мы молча шли рядом, вглядываясь в открытое пространство моря за
белыми шапками пены на гребнях волн, разбивающихся о прибрежные скалы или
накатывающихся на плоский песчаный пляж. В ушах у меня свистел ветер, и меня
вновь охватило чувство одиночества, которое я всегда испытывал в подобных
ситуациях, – рев ветра заглушает не только все окружающие звуки, но все
наши ощущения.
Я постепенно успокаивался и в то же время все больше
возбуждался, чувствовал себя все более несчастным.
Мариус обнял меня точно так же, как это делала Габриэль, и
меня совершенно не интересовало, куда мы направляемся, а потому я был очень
удивлен, когда увидел перед собой небольшую бухту, в которой покачивалась на
якоре лодка с одной парой весел.
Мы остановились, и я вновь стал просить Мариуса простить
меня.
– Мне действительно очень жаль, что все так получилось!
Клянусь тебе! Я не верил…
– Только не говори мне, что ты жалеешь, – спокойно
ответил Мариус. – На самом деле теперь, когда ты чувствуешь себя в
безопасности, а не валяешься, как раздавленная яичная скорлупа, на полу
святилища, ты ни капельки не жалеешь о случившемся.
– Но ведь дело совсем не в этом, – ответил я и разрыдался.
Достав носовой платок – непременную принадлежность
джентльмена восемнадцатого века, – я вытер кровь с лица. Меня по-прежнему
не покидало ощущение ее объятий, вкуса ее крови. Я заново переживал все
происшедшее. Если бы Мариус не появился так вовремя…
– Но что все-таки произошло, Мариус? Что ты увидел?
– Мне очень хотелось бы оказаться там, где он не сможет
нас услышать, – устало ответил он. – Сейчас просто безумие говорить
или думать о том, что может возбудить его еще больше. Я должен подождать и позволить
ему впасть в прежнее состояние.
Он повернулся ко мне спиной, кипя от ярости.
Но разве мог я заставить себя не думать об этом? Как бы мне
хотелось выбросить из головы все мысли! Но они так же, как и ее кровь, стали
неотъемлемой частью моего существа. Внутри ее холодного тела был по-прежнему
заключен разум, у нее сохранился аппетит, и ее пылающая душа горячими волнами
разливалась сейчас по моим венам. Я не сомневался, что именно Энкил мертвой
хваткой сдерживает ее. Я возненавидел его! Возжаждал уничтожить его! В голову
мне одна за другой приходили самые безумные идеи, я строил невероятные планы
относительно того, каким образом можно убить его, не подвергая опасности нас и
сохранив Акашу.
Однако мечты мои не имели никакого смысла. Ведь сначала
демоны проникли в его тело… А что, если все произошло совсем не так?..
– Мальчишка! И думать об этом не смей! – вспылил
Мариус.
Я опять заплакал. Я ощущал прикосновение ее губ к своей шее,
а на моих губах оставался вкус ее крови. Я взглянул на разбросанные по ночному
небу звезды, и в эти минуты даже они, грандиозные и вечные в своем величии,
показались мне бессмысленными и заключающими в себе угрозу. Я едва сдерживался,
чтобы не закричать, комок подступил к горлу.
Воздействие ее крови постепенно уменьшалось. Прояснившееся
зрение вновь затуманилось, я снова ощущал свое тело. Наверное, я в чем-то стал
сильнее, но волшебство и магия исчезли.
– Что с тобой, Мариус? – стараясь перекричать вой
ветра, окликнул я. – Не сердись на меня! Не бросай меня! Я не могу…
– Тс-с-с, Лестат, – сказал он, вернувшись и беря
меня за руку, – пусть тебя не беспокоит мой гнев. Он не имеет к тебе
никакого отношения. Дай мне немного времени, чтобы прийти в себя.
– Только скажи мне, ты видел, что произошло между нами?
Он какое-то время смотрел на море, где на фоне совершенно
черной воды белели пенные гребни.
– Да, видел, – наконец ответил он.
– Я взял скрипку и хотел поиграть на ней для них. Я не
думал…
– Да, конечно, я понимаю…
– Я не думал, что музыка так на них подействует,
особенно такая музыка, столь странная и чужая для них… ты же знаешь, как
скрипка…
– Да, я понимаю…
– Мариус, она… она дала мне… и она взяла…
– Знаю.
– А он держит ее там! Она его пленница!
– Лестат, умоляю… – Он улыбнулся, и улыбка его
была усталой и печальной.
– Запри его в темницу, Мариус, так же как это сделали
они! И освободи ее!
– Ты бредишь, мой мальчик, ты просто бредишь.
Он повернулся и пошел прочь, жестом приказав мне оставить
его в покое. Он спустился к самому морю и ходил взад и вперед по песчаному пляжу,
не обращая внимания на лижущие его ноги волны.
Я вновь попытался взять себя в руки. Мне казалось, что,
кроме этого острова, я вообще нигде и никогда не был, казалось нереальным, что
где-то существует мир смертных и что невероятная трагедия Тех, Кого Следует
Оберегать, и исходящая от них угроза неведомы никому по ту сторону этих мокрых,
блестящих скал.
Наконец Мариус снова подошел ко мне.