Внутри его тела и разума возникло мучительнейшее,
скручивающее его в жгут чувство, это взгляд Ямы упал на него, ударил глубже
самого его существа.
Кали тоже уставилась прямо ему в глаза, поднимая перед собой
верещащий скипетр.
Казалось, что поднялся один занавес и опустился второй.
— Пока, Бич, — возникли у него в мозгу слова.
И череп взвыл.
Он почувствовал, что падает.
Что-то пульсировало.
У него в голове. И вообще повсюду.
От этой пульсации он и очнулся — и тут же почувствовал, что
весь опутан болью и бинтами.
А в лодыжках и запястьях еще и цепью.
Он полусидел, привалившись спиной к переборке, в тесном
отсеке. Рядом с дверью сидел и курил некто в красном.
Яма кивнул, но ничего не промолвил.
— Почему я жив? — спросил его Сэм.
— Ты жив, чтобы выполнить соглашение, заключенное много
лет тому назад в Махаратхе, — сказал Яма. — Брахма, тот особенно
жаждет повидать тебя еще раз.
— Мда, я-то не особенно жажду повидать Брахму.
— С течением лет это стало довольно-таки очевидным.
— Как я погляжу, пески нисколько не повлияли на твои
мыслительные способности.
Тот улыбнулся.
— Мерзкий ты тип, — сказал он.
— Знаю. И постоянно поддерживаю форму.
— Как я понимаю, сделка твоя лопнула?
— Увы, ты прав.
— Быть может, ты сумеешь возместить свои потери. Мы на
полпути на Небеса.
— Думаешь, у меня есть шанс?
— Вполне может статься. Времена меняются. На этой
неделе Брахма может оказаться весьма милосердным божеством.
— Мой трудотерапист советовал мне специализироваться в
проигранных процессах.
Яма пожал плечами.
— А что с демоном? — спросил Сэм. — С тем,
что был со мной?
— Я достал его, — сказал Яма, — и преизрядно.
Не знаю, прикончил или только отшвырнул. Но ты можешь об этом больше не
беспокоиться. Я окропил тебя демоническим репеллентом. Если эта тварь все еще
жива, не скоро оправится она от встречи со мной. Может быть, никогда. А как это
тебя угораздило? Я считал, что если кто и невосприимчив к одержимости демонами,
так это именно ты.
— Я считал точно так же. Ну а демонический репеллент —
это что?
— Я обнаружил химическое соединение, безобидное для
нас, но невыносимое для энергетических существ.
— Удобная штуковина. Была бы как нельзя кстати в дни
обуздания.
— Да. Мы использовали его в Колодезе.
— Как мне показалось, это было настоящее сражение.
— Да, — сказал Яма. — А на что похоже, когда
ты одержим демоном? Как себя чувствуешь, когда тебя подчинила себе чужая воля?
— Очень странно, — объяснил Сэм. — Пугаешься,
но в то же время многому и учишься.
— Чему же?
— Этот мир принадлежал сначала им, — сказал
Сэм. — Мы его у них отняли. С какой стати должны они отказываться от того,
что мы в них ненавидим? Для них-то ведь это мы — демоны.
— Ну а как себя чувствуешь в подобном положении?
— Когда тебя подчинила чужая воля? Ты и сам знаешь.
Улыбка сползла с лица Ямы, потом вернулась.
— Тебе хотелось бы, чтобы я тебя ударил, не так ли,
Будда? Ты бы смог почувствовать свое превосходство. К несчастью, я садист и
делать этого не буду.
Сэм засмеялся.
— Туше, смерть, — сказал он.
Некоторое время они сидели молча.
— Не угостишь ли сигареткой?
Яма протянул ему сигарету, дал закурить.
— А как теперь выглядит Опорная База?
— О, ты бы едва ли узнал ее, — промолвил
Яма. — Если бы все на ней вдруг сейчас умерли, она идеально
функционировала бы ближайшие десять тысяч лет. Цвели бы цветы, играла музыка,
фонтаны переливались всеми цветами радуги. По-прежнему накрывались бы столы в
садовых павильонах. Сам Град ныне бессмертен.
— Подходящее обиталище, как я понимаю, для тех, кто
провозгласил себя богами.
— Провозгласил себя? — переспросил Яма. — Ты
не прав, Сэм. Божественность не сводится к имени или ярлыку. Это некое
состояние личного бытия. Просто бессмертием его не достигнешь, ведь даже
последний батрак на полях вполне может добиться непрерывности своего
существования. Может быть, тогда дело в пестовании Облика? Нет. Любой поднаторевший
в гипнозе может играть во всевозможные игры со своим образом. Или в обретении
Атрибута? Конечно, нет. Я могу спроектировать машины намного более мощные и
точные, чем любая способность, которую может вызвать и развивать в себе
человек. Быть богом — это быть способным быть самим собой, причем до такой
степени, что страсти твои соответствуют уже силам мироздания, и видно это
любому, кто на тебя ни посмотрит, и нет надобности называть твое имя. Один
древний поэт сказал, что весь мир наполнен отголосками и соответствиями. Другой
сочинил длинную поэму об аде, в котором каждый человек претерпевает мучения,
вызываемые как раз теми силами, которые управляли его жизнью. Быть богом — это
быть способным распознать в самом себе все поистине важное и потом взять тот единственный
тон, который обеспечит ему созвучие со всем сущим. И тогда вне морали, логики
или эстетики становишься ты ветром или огнем, морем, горным кряжем, дождем,
солнцем или звездами, полетом стрелы, вечерними сумерками, любовным объятием.
Становишься главным, благодаря главной своей страсти. И говорят тогда взирающие
на богов — даже и не зная их имен — «Это Огонь. Это Танец. Это Разрушение. Это
Любовь». Итак, возвращаясь к твоим словам, они не провозглашали себя богами.
Это делают все остальные, все, кто видит их.
— Значит, вот так они и тренькают на своих фашистских
балалайках, да?
— Ты выбрал неудачное прилагательное.
— Ты уже израсходовал все остальные.
— Похоже, что в этом вопросе нам никогда не найти общей
точки.
— Если в ответ на вопрос, почему вы угнетаете мир, ты
разражаешься нескончаемой поэтической белибердой, то, естественно, нет. Думаю,
тут просто не может быть общих точек.
— Тогда давай найдем другую тему для разговора.