Панарин промолчал – невозможно лечить, не имея рецептов… Он
примерно знал и мог объяснить себе уязвимые точки Марининой философии, и то
наносное, что присутствовало в ее характере, то, от чего лучше бы решительно
отказаться. Но как ей это сделать, он не взялся бы подсказывать, и что
предложить взамен, тоже не знал. Так что пока разумнее было молчать, не
размениваясь на бесцельные пустопорожние обличения. Что он и делал в
критические моменты возникавших споров.
– Даже странно иногда, что ты звездолетчик. Тебе бы
поэтом быть. Романтиком. Века этак восемнадцатого.
– Почему? – спросил Панарин.
– Потому что ты, как и они, обожествляешь любовь. То ли
ждешь от нее, как от Дельфийского оракула, ответа на все без исключения вопросы
бытия, то ли она для тебя – средство достижения высшей степени
самосовершенствования, к которому стремились буддисты. А ее нет, любви. Вернее,
она есть, но настолько непохожа на все, что ты о ней мысленно нагородил… И
какая же глупость именовать тебя командором – ничего в тебе нет от той статуи,
погубившей Дон Жуана.
– Это плохо?
– Да нет, с чего ты взял? Тебе просто не идет. Я
понимаю: командор – официальное наименование твоей должности… И все равно не
идет. Скорее уж, молодой Вертер. Генрих фон Клейст – был такой поэт, он
застрелился, убив перед этим последнюю подругу, по ее согласию, –
случайную, правда, какую-то… Тим, а ты мог бы так – сначала меня, а потом
себя? – спросила она с любопытством.
– Тебя бы высечь… – сказал Панарин.
– Интересное предложение. Только ничего бы это не дало.
– Что и печально, – сказал Панарин.
– Смотри, неужели нашли?
Мобили, как уносимые ветром листья, сбивались в табунки и
улетали в одном направлении. Панарин коснулся клавиш, Марина торопливо вставила
в камеру новый видеодиск.
Летели недолго, по узкому ущелью, над мелкой бурливой
речушкой, и попали в неширокую каменистую долину, со всех сторон замкнутую
гранеными скалами. Мобили, и опустившиеся на каменистую землю, и парящие в
воздухе, сгрудились, словно не в состоянии преодолеть невидимую преграду.
Подлетали новые, садились, люди выскакивали, медленно подходили к той же
невидимой черте, толпились, возбужденно жестикулируя.
А впереди, там, куда они смотрели, стоял самый настоящий
рыцарский замок со старинной гравюры или из туристского путеводителя. Очертания
и пропорции стен и башен несколько отличались от земных, но в том, что это был именно
созданный руками человека замок, а не игра природы, причудливо выветрившей
скалы, сомневаться не приходилось.
И стало очень тихо.
Глава 11
Человек под иконой
Недавно прошел дождь, асфальт был тускло-зеркальным, река
была темнее, чем обычно, и в воздухе стоял неповторимый свежий запах влажного
минусинского песка. Они медленно шли по старинному мосту, справа клонились к
воде серые морщинистые тополя, и на левом берегу были тополя, а у овальных
бетонных быков было мелко, и на дне виднелись россыпи светлых камешков, а
впереди зеленела над крышами колокольня Успенского собора – строго говоря,
обыкновенной церкви, возведенной в 1812 году в честь победы над Бонапартием, о
которой здесь узнали только через полгода. Потом показалась и сама церковь, она
неожиданно возникала перед глазами, стоило обогнуть белый дом, тоже старинной
постройки – Старый город оставался нетронутым.
Перед церковью беззаботно расхаживали пухлые голуби – пугать
их было некому – машины здесь не ездили вторую сотню лет, – вспархивали,
садились, расхаживали, гуркоча, и были похожи на участников научного симпозиума
в перерыве между заседаниями. «Или на попов, озабоченных поисками материального
Господа», – подумал Снерг.
– «Но вот настал двенадцатый, победа горяча, и пулею
погашена венчальная свеча…» – продекламировала Алена, глядя на распахнутые
двери церкви, зеленые, железные, украшенные выпуклыми крестами. – Раньше
все было не в пример уютнее – где-то существовала сила, которая избавляла от
всех сложностей, подсказывала образ мыслей и действий… Зайдем?
– Ты же Мефистофель, тебе нельзя.
– Да, действительно… Поцелуй меня.
– Здесь?
– А я хочу, чтобы здесь.
Снерг притянул ее к себе, тонкий эластик ее плаща скользнул
под пальцами. У их ног бормотали что-то одобрительное голуби, из распахнутого
окна доносились гитарные переборы и голос Шеронина:
– Остановись и оглянись в уютном зале,
мои надежды раствори холодными глазами.
Вначале было слово, и после было слово,
на серых ветках тополей – клочки былого.
Кто улыбался: «Как смешно!», кто хмурился:
«Печально…»
Тебя я в прошлое мое привез случайно…
Запись была старая, а песня совсем не подходила к случаю, и
Снерга пронзило жгучее предчувствие чего-то неизвестного, словно зыбкий
отголосок крика, раздавшегося так далеко, что не понять, был он или нет. Он
взял Алену за плечи, легонько отстранил, заглянул в глаза – широко раскрытые,
тревожные. «Хорошо это или нет, что она чувствует меня насквозь?» – спросил он
себя в который раз, и, как всегда, не нашел ответа.
– Что, Стах? – почти шепотом спросила Алена.
– Бог его знает…
– Я за тебя бояться начинаю, – сказала
Алена. – Вечно с тобой что-то происходит. То его разыскивают в Гималаях…
– Это же было черт знает когда, и нас друг у друга не
было.
– Тем более, так еще хуже. То он, понимаете ли,
начинает видеть во сне прошлое. Что с тобой завтра случится?
– А завтра меня похитят андромедяне, – сказал
Снерг. – Потому что окажется – программа «Т – значит тайна» ненароком
встала поперек дороги их планам захвата Юпитера. В лучших традициях стерео.
– Дошутишься… – Алена взяла его за руку, и они
пошли к площади.
– Ты пойдешь со мной туда?
– Не хочу я к твоим попам, – сказала Алена. –
Полечу в Красноярск. Надеюсь, придешь на космодром проводитъ? Смотри, заморочат
тебя попы, окрестят и в монахи постригут.
– Ну, для монаха я недостаточно грешен.
– И то верно… До космодрома, Стах.
Она шла через площадь, мимо Мартьяновского музея, чуточку
похожего на рыцарский замок. Снерг смотрел ей вслед, пока она не скрылась за
углом. Иглистая льдинка в сердце не таяла.
Нужное ему здание он отыскал сразу – оказывается, он
тысячу раз проходил мимо него, но никогда не задумывался, что это за старинный
дом отступил от соседей в сад, заслонился деревьями. Едва он открыл ажурную
железную калитку, с крыльца спустился и двинулся ему навстречу по выложенной
кирпичом дорожке человек в рясе и белом клобуке, с золотым наперсным крестом.
Снерг мельком подумал, что только в двадцать первом, прошлом веке золотой крест
смог позволить себе каждый, даже самый заштатный попик.