Великий Сатанг - читать онлайн книгу. Автор: Лев Вершинин cтр.№ 49

И все же вот она, Одесса, — за окном земной резиденции шефа. Как и тогда, четыре года назад, шумная, солнечная, веселая. Хороший город. Он дважды подарил мне Аллана Холмса — тогда и сейчас; я люблю Одессу и больше совсем не сержусь на нее!

Шефа пока что нет, и Эвелины тоже — она, как всегда, при шефе, и Аль вернется только завтра. Ой, как много времени у тебя, Катька! На все хватит… а все-таки представляю, как удивится шеф, когда узнает, что любимая сотрудница убежала под венец, даже не предупредив заранее начальство. И пусть себе удивляется, сердиться-то не станет, я знаю; Аль ему понравится, они ж даже знакомы немного, шеф сам вручал ему орден за какую-то там работу, не знаю какую, Аль мне не рассказывал подробно… а вот чего я боюсь, так это не взревновала бы Эвелина. Ведь на нее иногда находит: прижимается ко мне, рычит на всех, никого не подпускает. Глупая! Она, конечно, тоже полюбит Аля! Я специально купила мягкого розового слоника; Аль подарит его Эвелине, и они подружатся, девочка обожает новые игрушки и тех, кто их дарит…

Вообще Эвелина моя — существо капризное, хотя и очень доброе. Я потому и приехала сюда на целую неделю раньше нее и шефа, чтобы подготовить комнатку и резиденцию по ее вкусу; кроме меня, это никому не удается, разве что шефу, но у него не всегда хватает времени на Эвелину. Конечно, на все церемонии они ходят вместе, как полагается. Шеф ведет ее за руку, и она висит на нем, словно ребенок. Даже смешно бывает, когда приезжает какая-нибудь шишка из Единого Союза и приволакивает с собой полдюжины хорошеньких девчат — ведь вся Галактика прекрасно знает, что это за мымры, и что все эти референточки умеют стрелять не только глазками, тоже всем известно. А вот шеф не признает никаких охранников, потому что раз избран народом, так и защищаться не от кого. Так он говорит, и очень правильно, по-моему, потому что охранники — это просто дураки какие-то, все время цепляются, проходу не дают, и ну их вообще! А вот Эвелина, так это ведь просто маленькая слабость сильного человека. Она, между прочим, очень забавная в своей матроске и шортах: все время ухмыляется, почесывается, клянчит конфеты. И очень сильно любит меня. Кажется, даже больше, чем шефа…

Ой, совсем заболталась! Дел ведь полно! Прическу нужно сделать? Нужно! Платье подобрать нужно? А как же! Ресторан заказать к приезду Аля, чтоб все как у людей, тоже надо. И с пастором насчет венчания кто договорится, если не я? Не Аллан же! Ему это как раз безразлично, он, по-моему, и в Бога не очень-то верит, а вот меня папа научил относиться к этому серьезно. Папочка сейчас, конечно, в раю, и он будет недоволен, если родная дочь пойдет замуж без венчания, просто придет и распишется…

Я вышла из ванной, скинула халатик, оделась.

Села на краешек кровати, взглянула в лицо Алю. Он замечательно получился на этой фотографии, спокойный такой, мужественный и очень красивый. Три года я прятала этот снимок в комоде, не решаясь выкинуть…

Посмотрела. Показала язык. Дурак ты, Алька! Ну виновата была, сама знаю, так ведь я же совсем дурочка была, а ты большой, сильный, мог бы понять. Эти мальчики ничего же не значили, ни Алексис, ни Жэка, так просто, на пляж сбегать, пока ты по командировкам своим… ну, поругал бы, даже побить мог, если захотел… было за что… А ты взял и сбежал. Кого испугался тогда? Катьки своей, что ли?.. Глупо. Катька, между прочим, наглоталась тогда снотворного, сунула твое фото под подушку, написала записку маме и Чале и легла спать. Сама не догадываюсь, как Чала сообразила тогда, что к чему; может, почувствовала что-то или еще как, а только влетела ко мне, выбив двери, вместе с Игорем Ивановичем и с Ози, ну да, той самой, знаменитой.

Ози, по-честному, лучшая Чалина подруга, она очень добрая и несчастная; наверное, они поэтому с Чалой и подружились. Чала ведь сильная баба, любит всех опекать, а Ози — она слабая, хотя на вид и большая, и пьет она здорово. Но зато она хорошая! Бывало, приедет к нам в салон, поставит на стол бутылку, и пьет, и плачет: вот, мол, девчонки, опять с мужем надо расходиться, а я его люблю, и он меня тоже любит, и третьего своего я тоже ведь сильно жалела, он у меня нервный был, а вот приходится разводиться, чтобы волну поднять по новой, а мне плевать на тот рейтинг клятый, я счастья хочу-у-у!.. Плачет в три ручья и жизнь свою проклинает…

И никогда в компании, когда даже в духе была, ни песенки не спела, как ни просили.

А вот в тот раз я Чалу даже и не заметила сразу; Ози Игоря Ивановича тут же вытолкала, а ее послала за врачом, даже накричала, кажется… подумайте только: на Чалу кричать!.. а сама села рядышком со мной, ну точно как мама, взяла за руку и говорит: ты, девонька, меня слушай, Чалку не слушай, она у нас королева, а мы-то с тобой дуры бабы, вот я тебе, как дура дуре, и скажу: мужичишка твой к тебе еще приползет, козел старый, не может того быть, чтобы к такой, как ты, да не приполз, а вот сама ты, Катюнечка, слушай-слушай, так вот, ты сама уматывай-ка из моделей, потому как сейчас, не приведи Господь, выскочишь со зла да сдуру за какого-нибудь лоха, вроде моего первого… я ведь, говорит, такая же дурочка была, в первую машину прыгнуть норовила, жизни не знала, Аркашку не слушалась… так что ты, девонька моя, меня не повторяй, мне-то, идиотке старой, уже некуда отступать…

Сидели мы, значит, и выли вдвоем; а тут и Чала входит с доктором, и Ози ей с ходу: слышь, Чалка, Катюха у тебя больше не работает, к маме ее отправляем, ясно?! А Чала, умница, поглядела на нас, глаза прищурила и головой кивнула: ладно, мол. И вдруг подсела к нам, обняла, да как завоет — куда там нам с Ози!..

Так и ревели мы, три бабы-дуры, пока доктор, спасибо ему, каплями не отпоил…

А полгода спустя я познакомилась с Эвелиной. Сестра милосердия в зооклинике — это, конечно, не ведущая модель салона мадам Ранкочалария-Нечитайло, но на жизнь нам с мамой хватало вполне, и бабулю похоронили честь по чести, а на мужиков я, честно скажу, глядеть не могла, хотя и подкатывались. Вот и привезли к нам Эвку — на длиннющей черной машине с затемненными стеклами; я в такой каталась только однажды, когда меня вовсю кадрил сынок кого-то из кобальтовых воротил. Привезли, тут же на носилки и сразу в операционную. Ранения были не то чтобы так уж опасны, но очень странные для зверюшки; она вела себя молодцом, только тихонько скулила и смотрела на нас большими печальными глазами. Я взяла ее за руку, как Ози меня, и погладила по голове, а она посмотрела на меня, словно ребенок, и вдруг начала тереться щекой…

Это потом уже зоопсихологи объяснили мне, что Эвелина — не совсем обезьяна. То есть обезьяна, конечно, но не совсем. Не знаю, как лучше сказать. Но у нее не только глаза человеческие, а и разум тоже почти как у нас. И умеет она очень многое…

За восемь ночей, что я просидела над ее постелью, бедняга отвыкла быть без меня; когда ее приехали забирать, сперва хныкала, упиралась, кричала, потом начала отмахиваться от санитаров, а потом вдруг взвилась с места — и я увидела в первый и, надеюсь, в последний раз, что на самом деле умеет ласковая и послушная Эвочка… Я тогда перепугалась ужасно, думала: кого-нибудь она обязательно убьет, но все обошлось; теперь-то я знаю, что Эвелина убивает только тогда, когда без этого никак не обойтись…