– Ах, это! Это один странный рассказик. Держи, я тебе его
завещаю, запихни его куда-нибудь на полку – ему место в библиотеке.
Я вынул сложенный пакет и взглянул на него.
– Да, я его читал. Довольно забавно. – Я кинул пакет
ему на колени. – Мне его дал какой-то ненормальный, какой-то несчастный,
скитающийся по ночам смертный, который знал, кто я такой, и у которого хватило
мужества швырнуть это к моим ногам.
– Объясни поподробнее, – сказал Дэвид. Он развернул
листки бумаги. – Зачем ты это с собой носишь? О Господи, Лавкрафт! –
Он покачал головой.
– Так я уже объяснил, – ответил я. – Бесполезно,
Дэвид, тебе не удастся меня отговорить, заставить отойти от края утеса. Я
ухожу. К тому же эта история – сплошная ерунда. Несчастный псих…
Его глаза так необычно блестели… И он как-то странно бежал
ко мне по песку. А это неловкое паническое бегство? Все его поведение
свидетельствовало о важности поступка. Глупости. Мне все равно, меня это
совершенно не интересует! Я знал, что должен делать.
– Лестат, останься! – воскликнул Дэвид. – Ты
обещал, что во время нашей следующей встречи ты дашь мне возможность
высказаться до конца. Ты написал это в письме, Лестат, помнишь? Ведь не
возьмешь же ты свои слова обратно?!
– Придется взять, Дэвид. Ты меня прости, ведь я ухожу.
Возможно, нет ни ада, ни рая, и мы увидимся на той стороне.
– А что, если есть? Что тогда?
– Ты слишком много времени уделяешь Библии. Почитай рассказ
Лавкрафта. – Я коротко рассмеялся и указал на листки в его руках: – Это
полезнее для твоего душевного спокойствия. И, ради Бога, держись подальше от
«Фауста». Ты серьезно думаешь, что в финале придут ангелы и заберут нас с
собой? Ну, не меня, конечно, а тебя.
– Не уходи, – произнес он таким тихим, умоляющим
голосом, что у меня перехватило дыхание.
Но я уже удалялся от него.
– Лестат, ты мне нужен! Ты мой единственный друг!
Я едва расслышал его исполненный трагизма зов. Мне хотелось
извиниться, попросить прощения за все. Но было уже слишком поздно. Кроме того,
думаю, он и так все понимал.
В холодном мраке я взлетел вверх, рассекая падающий снег.
Любое проявление жизни казалось мне в тот момент невыносимым – как ее ужасы,
так и ее великолепие. Крошечный дом внизу выглядел теплым – на белую землю
лился свет, из трубы поднималось тонкое колечко голубого дыма.
Я вспомнил одинокие прогулки Дэвида по Амстердаму, а потом –
лица на полотнах Рембрандта. И увидел лицо Дэвида в библиотеке у камина. Он
походил на человека кисти Рембрандта. Сколько я его знал, он всегда казался
именно таким. А как выглядим мы, навеки сохранившие облик, присущий нам в тот
момент, когда в наши вены полилась Темная Кровь? Несколько десятков лет Клодия
оставалась девочкой с фарфоровой миниатюры. А я подобен статуе Микеланджело –
белый, как мрамор. И такой же холодный.
Я знал, что сдержу слово.
Но, понимаете ли, во всем этом крылась ужасная ложь. На
самом деле я не верил, что солнце по-прежнему способно меня убить. Что ж,
именно это я и собирался проверить.
Глава 3
Пустыня Гоби.
Много миллионов лет назад, в так называемую доисторическую
эпоху, в этой странной части света вымерли тысячи гигантских ящеров. Никто не
знает, откуда они взялись и почему погибли. Может быть, здесь располагалось
царство тропических деревьев и необъятных болот, отравлявших все вокруг своими
испарениями? Мы не знаем. Сегодня здесь только пустыня и миллионы миллионов
ископаемых останков, свидетельствующих о существовании когда-то огромных
рептилий, при каждом шаге которых содрогалась земля.
Вот почему пустыня Гоби представляет собой не что иное, как
невероятных размеров кладбище и вполне подходит для того, чтобы здесь я
посмотрел в глаза солнцу. Я долго лежал на песке, дожидаясь восхода солнца, в
последний раз собираясь с мыслями.
Весь фокус заключался в том, чтобы подняться до самого
крайнего слоя атмосферы, прямо до рассвета, так сказать. Потом я потеряю
сознание и рухну вниз, окутанный страшным жаром, и от сильного удара о
поверхность пустыни тело мое разобьется. Как же тогда оно сможет зарыться в
землю, как сделало бы по собственной порочной воле, оставайся я целым и невредимым
лежать на мягком грунте?
Кроме того, если взрыв света окажется достаточно сильным,
чтобы сжечь мое обнаженное тело высоко над землей, я, возможно, умру еще до
того, как мои останки падут на жесткое песчаное ложе.
В то время это представлялось мне хорошей идеей. Ничто не
могло бы меня переубедить. Но интересно, знают ли о моих намерениях остальные
бессмертные и до какой степени их беспокоит моя судьба, если, конечно, она
вообще их заботит. Стоит ли говорить, что они не получили от меня ни прощальных
посланий, ни даже отрывочных видений и образов относительно того, что я
собирался предпринять.
Наконец по пустыне расползлось предрассветное тепло. Я встал
на колени, сорвал с себя одежду и начал вознесение; первый слабый луч уже жег
мне глаза.
Я поднимался выше и выше, далеко преодолев тот рубеж, на
котором мое тело обычно останавливалось и начинало плыть по собственному
усмотрению. Воздух стал настолько разреженным, что я уже не мог дышать и с
трудом удерживался в пространстве.
Потом появился свет – такой необъятный, горячий и слепящий,
что, казалось, я не только вижу его, но и слышу его оглушительный рев. Все
вокруг было объято желто-оранжевым пламенем. И я смотрел прямо в это пламя,
хотя ощущение было такое, будто мне в глаза льют кипяток. Кажется, я раскрыл
рот, чтобы глотнуть божественного огня! Солнце принадлежало мне! Я увидел его,
я потянулся к нему… И тогда свет облил меня расплавленным свинцом, парализуя
движения, причиняя невыносимую боль, и я услышал собственный вопль. Однако я
по-прежнему не отводил взгляд и все еще не падал!
Я бросаю вам вызов, Небеса! И внезапно не осталось ни слов,
ни мыслей. Я вращался и плыл в пространстве. Мрак и холод окружили меня со всех
сторон – я потерял сознание, и падение началось.
Слышен был лишь рев стремительно проносящегося мимо воздуха,
но мне чудилось, что сквозь него долетают обращенные ко мне призывы остальных,
и в жутком многозвучии я отчетливо разобрал голос ребенка.
А дальше – ничего…
Мне снится сон?
Мы находились в небольшом помещении, в больнице, пропахшей немощью
и смертью, я указывал на кровать, на лежавшего там ребенка, бледного,
маленького, полумертвого.
Послышался резкий всплеск смеха. Я ощутил запах масляной
лампы в тот момент, когда затухает фитиль.
– Лестат, – произнесла она. Какой красивый голосок.