— Имя? — обратился к Шерману этот ангел. Шерман попытался сказать — и не смог. Рот совершенно высох. Язык прилип к нёбу.
— Имя?
— Шерман Мак-Кой. — Его шепот был еле слышен.
— Адрес?
— Нью-Йорк, Парк авеню, восемьсот шестнадцать. — «Нью-Йорк» он сказал для вящей вежливости и послушности. И впрямь, ведь не обязаны здесь, в Бронксе, знать, где находится Парк авеню.
— Нью-Йорк, Парк авеню. Возраст?
— Тридцать восемь.
— Раньше сюда попадали?
— Нет.
— Слышь, Ангел, — заговорил Мартин. — Мистер Мак-Кой нам очень способствует… и, гм… может, позволишь ему где-нибудь тут пересидеть, может, не надо его туда, со всеми этими гопниками? Там эта мудовая пресса у входа — они и так уже его достали.
Шермана залила волна сентиментальной признательности. Он понимал, до чего это нелепо, но вопреки всему продолжал ощущать ее.
Лысый ангел надул щеки и поглядел в сторону, как бы обдумывая. Затем сказал:
— Не могу, Марти. — Он прикрыл глаза и поднял свой огромный подбородок, словно добавив: «Приказ сверху».
— Чего им еще надо? Эти твари с телевидения полчаса ему там под дождем кровь сосали. Глянь на него. Такой вид, будто он сюда по сточной канаве полз.
Гольдберг хмыкнул. И тут же, чтобы это не показалось Шерману оскорбительным, пояснил:
— Вы сейчас не в лучшем виде. Сами знаете.
Единственные его друзья! Шерману захотелось плакать, больше того, это ужасное, жалкое чувство было глубоко искренним.
— Не могу, — вновь произнес Ангел. — Надо все пройти от и до. — Он прикрыл глаза и опять поднял подбородок. — Наручники можете снять.
Глядя на Шермана, Мартин скривил рот на сторону. (Мы пытались, дружище, но что ж тут поделаешь!) Гольдберг отомкнул и снял наручники. У Шермана на запястьях остались от них белые полосы. Вены на тыльной стороне ладоней вздулись. Давление, видно, подскочило зверски! Брюки облеплены пенопластовыми шариками. Мартин подал ему промокший пиджак. Пиджак тоже в пенопластовых шариках.
— Выньте все из карманов и дайте мне, — приказал Ангел.
По совету Киллиана Шерман много с собой брать не стал. Четыре бумажки по пять долларов, около доллара мелочью, ключ от квартиры, носовой платок. Шариковую ручку и водительские права — почему-то он решил, что нужно иметь с собой какое-нибудь удостоверение. Принимая каждый из предметов, Ангел вслух называл его: «двадцать долларов бумажками», «одна серебряная шариковая ручка» — и отдавал кому-то, кого Шерману было не видно.
Шерман сказал:
— Можно мне… оставить себе платок?
— Дайте глянуть.
Шерман поднял платок. Рука ужасающе дрожала.
— Что ж, можете оставить. А вот часы давайте сюда.
— Да часы-то… Они же дешевые, — сказал Шерман. Вытянул руку. Часы были в пластмассовом корпусе, на нейлоновом ремешке. — Мне все равно, что с ними будет.
— Не важно, давайте.
Шерман расстегнул ремешок и сдал часы. Новый спазм ужаса сотряс все его существо.
— Ну, я прошу вас… — проговорил Шерман. Едва эти слова прозвучали, он уже знал, что не надо было их говорить. Они звучали умоляюще. — Как же мне время-то… Можно я оставлю себе часы?
— У вас что — свидание или как? — Ангел обозначил улыбку, но лишь едва-едва, дескать, шутки он понимает. Однако часы не вернул. Затем сказал: — О'кей, теперь давайте поясной ремень и шнурки.
Шерман уставился на него. Поймал себя на том, что смотрит с открытым ртом. Оглянулся на Мартина. Мартин тоже смотрел на Ангела. Теперь уже Мартин прикрыл глаза и, подняв подбородок, как это уже делал Ангел, произнес:
— Ну и ну. — (Они-таки и впрямь решили достать тебя, парень.)
Шерман расстегнул ремень и вытащил его из шлевок. Как только он сделал это, брюки тут же сползли, обвиснув на бедрах. Этот твидовый костюм он давно не носил, и брюки в поясе стали широковаты. Он подтянул их, заправил выбившуюся рубашку, и они снова сползли. Пришлось придерживать их спереди. Сел на корточки вынимать шнурки. Теперь он и вовсе жалкое существо, ползающее у Мартина и Гольдберга под ногами. Пенопластовые шарики оказались у него под самым носом. Видна была их сморщенная поверхность. Словно какие-то жуки, какие-то паразиты! В тепле мокрая шерсть штанов издавала неприятный запах. Мокрая рубашка липнет, от подмышек исходит кисловатый душок. Полный распад. Полнейший. Было такое чувство, что один из них — Мартин, Гольдберг или этот Ангел — возьмет вдруг наступит на него — хрясь! — ему и конец. Шерман вынул шнурки и встал. Резко поднявшись с корточек, ощутил головокружение. На миг подумалось, не упасть бы в обморок. Брюки опять сползли. Одной рукой он подтянул их, другой подал Ангелу шнурки. Они были похожи на двух сушеных червяков.
Голос из-за стойки произнес:
— Пара коричневых шнурков.
— О'кей, Ангел, — сказал Мартин. — До скорого.
— Ладно, — проговорил Ангел.
— Ну, удачи вам, Шерман, — сказал Гольдберг, добродушно улыбаясь.
— Благодарю вас, — сказал Шерман. Ужасно. Он действительно чувствует благодарность.
Послышался звук сдвигаемой в сторону двери камеры. Вдоль тесного коридорчика стояли трое полицейских, следя за тем, как группа латиноамериканцев выходит из одной камеры и заходит в соседнюю. Шерман узнал нескольких из тех людей, что стояли перед ним в очереди.
— Давай-давай пошевеливайся, заходи.
— ¡Mira! ¡Mira!
Один человек остался в коридоре. Полицейский держал его за руку. Долговязый, с длинной шеей, на которой безвольно болталась голова. Похоже, очень пьяный. Он что-то бормотал себе под нос. Вдруг он вскинул взгляд к небесам и выкрикнул: «¡Mira!» Свои брюки он поддерживал тем же манером, что и Шерман.
— Слышь, Ангел, с этим-то что мне делать? У него полные портки! — С особенным омерзением полицейский произнес слово «портки».
— А, ч-черт, — сказал Ангел. — Сними с него штаны и куда-нибудь выкинь, потом смой с него все это дело и дай ему какие-нибудь из тех, зеленых, от рабочей формы.
— Да мне и дотрагиваться до него противно, сержант. А нет ли у тебя такой штуковины, типа захвата, каким в супермаркетах снимают с полок банки?
— А как же, — отозвался Ангел, — я сейчас тебе им башку сниму.
Полицейский рванул долговязого обратно к первой камере. Ноги пьяного подламывались как у марионетки.
— А у вас-то, — обернулся Ангел к Шерману, — у вас-то что на штанах?
Шерман оглядел себя.
— Не знаю, — сказал он. — Это на заднем сиденье машины было.
— Чьей машины?
— Машины следователя Мартина.