Синдикат - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 57

— Наверняка еврей, — заметил Яша, забредший на огонек. — Давай поможем ему взойти?

Дома я сразу набрала сакральный номер с намерением напугать, пригрозить, растоптать — (большие были планы, роскошная обличительная речь)… услышала знакомый депрессивный голос и в жуткой тоске проговорила что-то вроде:

— Ревердатто, сука, ты нас достал! Еще раз позвонишь — приеду с ментами.

Он позвонил секунд через двадцать.

— Ментовка?! Ментовка?! — выкрикивал он, — одна тут чисто как жидовка метит в бахрому на парус…

И мы повлеклись в ближайшее отделение милиции…

Там все, как было пятнадцать лет назад. Двухэтажный особняк в аварийном состоянии, на полу — продранный линолеум, сверху падают куски штукатурки, на крыльце несколько служивых стоят, курят. Нас посылают к следователю по уголовным делам, по фамилии Пурга — словно для моей Базы данных. После всяческих объяснений, уговоров и посулов, он соглашается с каким-то еще своим подручным смотаться к нашему психу, по предлагаемому адресу, на улицу академика Амбарцумовича… Боря мрачен и все пытается у меня выяснить — зачем мы едем? И кого тот должен испугаться, если он псих? И что будет дальше?

Угры всю дорогу рассуждают, что парень, конечно, шизофреник: сезонное обострение. Долгая беседа на эту увлекательную тему. Потом оба задают вполне дикие вопросы об Израиле. Например, едят ли там помидоры? Подручный Пурги оборачивается к нам и спрашивает — а вы евреи?

Боря:

— Да.

Тот:

— А вы хорошо говорите по-русски!

Наконец приезжаем к логову Ревердатто, на улицу Академика Амбарцумовича.

Милиционеры велят, чтоб мы сидели в машине, а то мало ли чего — шмальнет через дверь… Сами входят в подъезд…

Мы сидим, смотрим в окна на двор… Шестнадцатиэтажный унылый блочный дом серого цвета, швы между панелями заделаны черной смолой. Если б я жила в таком доме, говорю я, то тоже звонила бы всем с безумными речами.

Боря в ответ: а ты, собственно, и жила в таком доме. В каком же еще, на улице-то Милашенкова?

Вышли они минут через десять, и сразу стала ясна вся никудышность этой затеи. Ревердатто не пустил их, сказал через дверь:

— Таких, как я, не забирают. Я социально не опасен. У меня справка, вторая группа инвалидности…

И они, мол, не имели права войти… Интересно, как это наш псих так замечательно выстроил защитную речь?.. И никаких тебе Конкордов, и никаких святых Базиликов…

Словом, идиотская экспедиция… Назад ехали в молчании, дипломатических бесед про помидоры больше не затевали. Впрочем, они не виноваты. Никто не виноват.

Теперь на ночь мы отключаем телефон, а днем первым делом смотрим на определитель номера. Если высвечивается номер нашего психа, тот, кто подошел, кричит на весь дом: «Ревердатто!» — тоном, каким оповещают о летящем снаряде. Но я, по своей рассеянности и замученности, иногда забываю глянуть в узкий серый экранчик на подоконнике и беру трубку, — и тогда, ужасно обрадовавшись, что дозвонился, услышан, услышан! — он торопится рассказать мне весь странный, тревожный, диковинный мир, который обрушивается на него каждое утро.

Он стал тенью нашего здешнего существования.

Шлейф безумия волочится за всей этой жизнью в Москве…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Прямо с утра ко мне пробился очередной писатель.

Вообще, я не любила утренних посетителей. В эти часы я включала компьютер, открывала почтовую программу и инстинктивно вжимала голову в плечи: казалось, на меня обрушивался изрядный кусок небесного свода. Помимо ежедневных, еженедельных и ежемесячных рассылок многих организаций, институтов, клубов и других сообществ, помимо приглашения на установочный пленум какого-нибудь нового, Еврейского Балтийско-Финского Конгресса за подписью Гройса; помимо служебных писем из разных департаментов в Центре; помимо ежедневных дурацких сообщений, что какой-нибудь Павел Росанович Ли зачем-то — для рифмы, наверное, — принадлежит к потерянному колену Нафта-Ли («Нафтали — олень прыткий, говорит он речи галантные…») и прочая, прочая, прочая… на голову мою рушились — как отколовшиеся от скалы камни, — отдельные вопли-воззвания, письма-доносы, приглашения на какие-нибудь совсем уж необычные мероприятия.

Сегодня, например, обвалилось приглашение на акт самосожжения у здания Верховного суда РФ от Зайнутдинова Рафаэля Ибрагамовича, проживающего в Тюменской области, Нижневартовский район, поселок Излучинск… «Это не суицид, — писал он — Это — протест против диктатуры беззакония, диктатуры коррупции»…

В первые дни, получая подобные письма, я вскакивала, чтобы бежать, предупреждать, предотвращать… кого? что?.. Но вскоре обессилела…

Мир угрожал навалиться на меня своей пьяной безумной, воняющей тушей, — придушить, заспать меня, — вот как пьяная баба придавливает во сне своего младенца… И я поняла, что буду раздавлена, если не облачусь в панцирь…

Так вот, именно в момент утреннего камнепада явился очередной писатель с очередной рукописью.

Вскоре я уже определяла их по тому, как они входили, — по этой замечательной смеси высокомерия с готовностью брякнуться на колени. Никто и никогда не напоминал мне так Михаила Самуэлевича Паниковского, как эти творцы в поисках дотаций и спонсоров.

Как всегда, ему не нужно было ничего. Ему лично. Нужно было людям, которые без его книги пропадут. Это роман-трилогия о пути нашего народа в пустыне Синайской… Называется «Наша высокая стезя»… Ведь никто никогда не брался вообразить — как, изо дня в день, они брели и брели по пустыне, шагая через барханы, зыбучие пески, перешагивая через кобр и гюрз… гюрзей… Как они блуждали…

— Интересно, как вы представляете себе Синайскую пустыню? — вяло попыталась вклиниться я.

— Да ведь это неважно, — ответил он высокомерно. — Пушкин тоже никогда…

— Да-да, Пушкин…

Так вот, некое издательство согласно напечатать его роман. Но ищет спонсора.

Я удовлетворенно кивнула. Я всегда с охотничьим замиранием ждала произнесения этого резиново-упругого, носового слова. И когда оно появлялось на сцене, рождалось из округленных губ посетителя, вылетало из-под усов, или окруженное колечком помады, я испытывала такую тоску, какие редко испытывала в своей прежней неначальственной, безответственной жизни.

Иногда они добавляли великодушно:

— Мне незачем вам объяснять, что такое муки творчества. Вы ведь тоже пишите?

Этих Шекспиров я, как правило, отфутболивала к Галине Шмак. «Пусть с вашей рукописью ознакомится сначала Галина Евсеевна», — говорила я, зная, что отсылаю автора с его будущей книгой в долину теней, откуда нет возврата.