Синдикат - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 15

Надо бы полюбопытствовать у Яши — что за двойное уникальное явление природы он вырастил без женского глаза… Вообще, эта школа при израильском Посольстве — тоже уникальное явление: детей во всех классах, если не ошибаюсь, — всего человек сорок. У дочери в классе — семь человек. Это сплоченная семья, со своими напряженными отношениями, с постоянными разбирательствами, интригами, дружбами, любовями, враждами… Например, моя приятельствует с Яшиными девочками, хотя те на два класса старше. Все вместе сплочены против внешнего мира своим израильским самосознанием («Здесь, в России, все чокнутые!»).

Кстати, в первый же день обустройства в новой квартире Ева вытащила из своего рюкзака бесформенную кучу бело-голубого тряпья.

— Что это?!

— Наш флаг! — тон упрямый, угрюмо-гордый. — Знаешь откуда? С кнессета!

— Что?! Ты с ума сошла?!

— Да, да! Мне Михаль одолжила на Россию. У нее дядька — завхоз в кнессете. А это флаг старый, списанный… выцвел, конечно, и немного дырявый, но я заштопала…

— И где же мы его вывесим в Спасоналивковском переулке? — бессильно осведомилась я.

— Нигде. Буду им укрываться…

— Что?!

— Укрываться! — отрезала она тоном, исключающим продолжение учтивой беседы.

Тем не менее глаза шныряют по сторонам, старшеклассники по пятницам собираются в «Шеш-Беш» — забегаловке на Ордынке… Все уже совершили по нескольку экспедиций на «Горбушку», понакупили дешевых дисков и кассет… Вообще потрясены и подавлены «дистанциями огромного размера»… Я, кстати, тоже — после десяти лет отсутствия, — до известной степени, потрясена и подавлена этими дистанциями…

…Любопытно наблюдать за собой, за изменениями в отношениях с Россией… Вчера мы говорили на эту тему с Яшей Соколом. У него — художника, человека впечатлительного, — свои счеты с родиной. Рассказал, как в восьмидесятых годах у себя в Подольске стал свидетелем сцены, забыть которую не смог никогда.

Это было время, когда в Подольский госпиталь привозили тяжелых раненых из Афганистана… Их оперировали, ампутировали конечности, многие ребята просто оставались обрубками, — без ног, с одной рукой. Потом долго они приходили в себя, — учились выживать, как-то справляться с бесконечной тоской…

Однажды несколько этих ребят нашли себе девочек и пригласили в кино. Как только они выкатились в своих колясках за ворота госпиталя, — откуда ни возьмись, появился наряд милиции и стал загонять их обратно. Сначала они удивились, шутили, говорили — вы что, братаны, мы же не в тюряге, вот, с девушками в кино впервые выбрались, фильм хотим посмотреть…

Но те — видно, у них был приказ, — стали напирать, загоняя калек обратно в ворота. Стране нельзя было показывать уродства войны.

И тогда раненые бросились в рукопашный бой. Они дрались костылями и палками ожесточенно, яростно… Драка была в самом разгаре, когда прикатил вызванный взвод солдат на грузовике, те набросились на калек, покидали их в кузов вместе с костылями, колясками, палками и куда-то повезли…

И пока он рассказывал, я вдруг поняла, — что меня мучило все эти годы. Я пыталась определить и обозначить словами разницу в душевном моем осязании двух моих стран — Израиля и России. Вся моя жизнь в Израиле, предметы, пространство и люди, — все, что меня окружает там, — была и есть ослепительная сиюминутная реальность. Все, что было со мной в России, что происходит сейчас и будет когда-либо происходить — все это сон, со всеми сопутствующими сну приметами.

И между прочим, я опять стала видеть сны — а ведь в последние годы засыпала и мгновенно просыпалась утром, готовая начать день с того места, на котором остановился для меня вечер. Опять стали сниться давно умершие люди, приносящие в сон давно забытые обстоятельства своих жизней. События дня и новые лица странно тасуются в моих нынешних снах с давно отошедшими в прошлое людьми и разговорами, словно российское, лунное полушарие моей жизни (прежде заслоненное ослепительным светом Израиля), зашевелилось, подтаяло, побежало мутными ручейками…

И еще: никогда не могла понять психологии двоеженцев. И только когда вернулась в Россию и стала снова с нею жить, поняла: ты любишь в данный момент ту, которая перед глазами, но думаешь о той, которой рядом нет…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Меж тем я огляделась…

Да, мой предшественник говорил чистую правду: уже явились ко мне несколько писателей с объемистыми рукописями, уже выросли на моем столе две башни из папок с революционными проектами. Уже потянулись вереницей странные субъекты с бегающими глазами и более чем странными идеями…

Я уже выдержала первую, пробную атаку Клары Тихонькой, знаменосца и идеолога общественного фонда «Узник». (Остроумный Яша каждый раз переименовывал этот фонд то в «Хроник», то в «Циник», то в «Гомик»…)

Она и выступала, как знаменосец, откидывая голову с высоким седым коком волос над открытым лбом Сованаролы — и голосом, поставленным и ограненным неисчислимыми собраниями, заседаниями, комитетами, протоколами и голосованиями, — вопрошала, требовала, взывала и обличала. За ней крался Савва Белужный на мягких лапах. Пара была классической, из старинных площадных комедий. И работали парой: Клара нападала, обвиняла, вымогала, Савва — стеснительно улыбаясь, — перечислял отборные проекты общества «Узник». Я, как профессиональный музыкант, сразу оценила этот безупречный дуэт.

Ключевым словом в их торгах было слово «катастрофа», причем в самых разных регистрах.

— Если мы не соберем нужной суммы на проведение этого семинара, это станет настоящей катастрофой для будущего российских школьников! — торжественно провозглашала Тихонькая.

— Катастрофу, и еще раз Катастрофу, и тысячу раз — Катастрофу должны мы поставить во главу угла на уроках истории, — проникновенно вел Савва свою партию…

— Вчера весь день занималась Катастрофой… Все на мне, все на мне… Вы не представляете, как я устала!

Уже и несравненная Эсфирь Диамант прислала несколько видеокассет со своими концертами. Эта работала грубо, как водопроводчик.

— Люблю-у-у! — говорила она стонущим голосом. — Все ваши книги люблю, и все! Нет сил, плачу, рыдаю, и все! Подарите мне книжку, умоляю! Любой из ваших романов! Мне тут давали читать на ночь — я хохотала, как дикая! Нет сил, — хохочу, и все! Подарите, солнце, — как раз на концерте, вот, что мы с вашей помощью проведем в зале «Россия» за плевые тыщ двадцать баксов… Я посвящу вам песню! Прямо со сцены. Вы знаете мою песню «Скажи мне душевное слово?» Нет?!! О, я подарю вам диск, будете слушать и обливаться слезами!!

Фира Ватник, сама себе менеджер своей раззудись-карьеры, давая интервью, никогда не забывала упомянуть, что в семидесятых годах боролась за выезд, сидела «в отказе», пострадала за отпусти народ мой. Странно, что ни один интервьюер сейчас не догадывался задать столь естественный вопрос: — и вот, ныне, когда каждый, кто стремился уехать, может осуществить свою мечту?! — недогадливый народ интервьюеры, или слишком деликатный…