– А мне-то что? – пожал плечами Скаггс. – Ваше,
людское дело. Впрочем, краснолюда вы королем не изберете. Это уж точно.
– И ни эльфа, ни даже полуэльфа, – добавил высокий
представитель Старшего Народа, продолжая обнимать красотку в токе. – Даже
четвертьэльф идет у вас самым низшим сортом…
– Эва как вас заело, – рассмеялся Вилиберт. –
В ту же дуду дуете, что и Нильфгаард, потому что Нильфгаард тоже кричит о
равенстве, обещает вам возвращение к давним порядкам, как только нас подомнет
под себя и с этих земель выкинет. Этакое единение, этакое равенство вам мнится,
о таком вы болтаете, такое проповедуете? Потому как Нильфгаард вам за это
золотом платит! И неудивительно, что вы так с ними лобызаетесь, ведь они же
эльфья раса, эти ваши нильфгаардцы…
– Чепуха, – холодно сказал эльф. – Глупости,
милсдарь рыцарь. Расизм вам явно глаза затуманил. Нильфгаардцы такие же люди,
как и вы.
– Наглая ложь! Все знают: это потомки Черных Сеидхе! В
их жилах течет эльфья кровь. Кровь эльфов.
– А в ваших жилах что течет? – насмешливо
улыбнулся эльф. – Мы из поколения в поколение смешиваем нашу кровь, из
столетия в столетие, мы и вы, и получается это прекрасно, не знаю только, к
счастью или наоборот. Смешанные браки вы начали осуждать четверть века назад,
кстати сказать, с жалкими результатами. Ну покажите-ка мне сейчас человека без
примеси Seidhe Ichaer, крови Старшего Народа.
Вилиберт заметно покраснел. Покраснела также Вэра
Лёвенхаупт. Наклонил голову и закашлялся чародей Радклифф. Что интересно,
зарумянилась даже прекрасная эльфка в горностаевом токе.
– Все мы – дети Матери Земли, – раздался в тишине
голос седовласого друида. – Дети Матери Природы. И хоть не чтим мы ее,
хоть порой доставляем ей огорчения и боль, хоть разрываем ей сердце, она любит
нас, любит нас всех. Не забывайте об этом вы, собравшиеся здесь, в Месте Дружбы.
И к чему выяснять, кто из нас был здесь первым, ибо первым был выброшенный
волной на берег Желудь, а из Желудя возрос Великий Блеобхерис, самый древний из
дубов. Стоя под ветвями Блеобхериса, меж его извечных корней, не следует
забывать о наших собственных, братских корнях, о земле, из коей корни эти
вырастают. Будем помнить о словах песни поэта Лютика…
– Кстати! – крикнула Вэра Лёвенхаупт. – А где
же он?
– Смылся, – констатировал Шелдон Скаггс, взирая на
пустое место под дубом. – Заграбастал денежки и смылся, не попрощавшись.
Воистину по-эльфьему!
– По-краснолюдски! – пропищали скобяные изделия.
– По-человечьи, – поправил высокий эльф, а
красотка в токе прислонилась головкой к его плечу.
– Эй, музыкант, – бросила бордельмаман Лянтиери,
без стука вступая в комнату и распространяя вокруг аромат гиацинта, запах пота,
пива и копченой грудинки. – К тебе посетитель. А ну, кыш отсюда,
благородные дамы.
Лютик поправил волосы, раскинулся в огромном резном кресле.
Две сидевшие у него на коленях «благородные дамы» быстренько спрыгнули,
прикрыли прелести, натянули просторные рубашки. «Девичья застенчивость», –
подумал поэт, – вот шикарное название для баллады». Он встал, застегнул
пояс и, увидев стоящего на пороге дворянина, надел суконную куртку, бросив при
этом:
– Воистину, никуда от вас не денешься, всюду вы меня
отыщете, хотя редко выбираете для этого подходящее время. На ваше счастье, я
еще не решил, которую из двух красоток предпочту. А оставить себе обеих при
твоих-то ценах, Лянтиери, не могу.
Маман Лянтиери с пониманием усмехнулась, хлопнула в ладоши.
Обе девицы – белокожая, веснушчатая островитянка и темноволосая полуэльфка –
спешно покинули комнату. Стоящий на пороге мужчина скинул плащ и вручил его
маман вместе с небольшим, но пузатеньким мешочком.
– Простите, маэстро, – сказал он, подходя и
присаживаясь к столу. – Знаю, что побеспокоил вас не вовремя. Но вы так
скоропалительно исчезли из-под дуба… Я не догнал вас на большаке, как думал, и
не сразу напал на ваш след в городке. Поверьте, я не отниму у вас много
времени…
– Все так говорят, а оборачивается иначе, –
прервал бард. – Оставь нас одних, Лянтиери, да посмотри, чтоб нам не
мешали. Слушаю вас, уважаемый.
Мужчина изучающе взглянул на Лютика. У него были темные,
влажные, как бы слезящиеся глаза, острый нос и некрасивые тонкие губы.
– Без проволочек приступаю к делу, – бросил он,
переждав, пока за хозяйкой борделя прикроется дверь. – Меня интересуют
ваши баллады, маэстро. Точнее говоря, определенные личности, о которых вы
поете. Меня занимают истинные судьбы героев ваших баллад. Ведь, если не
ошибаюсь, именно истинные-то судьбы реальных героев подвигнули вас на создание
прелестных произведений, которые мне довелось выслушать под дубом. Я говорю… о
малютке Цирилле из Цинтры. Внучке королевы Калантэ.
Лютик глянул в потолок, забарабанил пальцами по столу.
– Милостивый государь, – сказал он сухо. –
Странные, однако, у вас интересы. И вопросы тоже. Что-то мне сдается, вы не
тот, за кого я вас принял.
– И за кого же вы меня приняли, можно узнать?
– Не знаю, можно ли. Все зависит от того, передадите ли
вы мне приветы от наших общих знакомых. Следовало бы сделать это в самом
начале, да вы, видно, позабыли.
– Отнюдь. – Мужчина сунул руку за полу бархатного
кафтана цвета сепии, извлек второй мешочек, побольше того, который вручил
бордель-маман, не менее пузатый и столь же призывно звякнувший при
соприкосновении со столешницей. – Просто у нас нет общих знакомых, маэстро
Лютик. Но неужто этот мешочек не в состоянии заполнить пробел?
– И что ж вы намерены купить за этакий тощенький
кошелек? – надул губы трубадур. – Весь бордель-маман Лянтиери и
окружающую его территорию?
– Допустим, хотел бы материально поддержать искусство.
И артиста. Для того чтобы поболтать с артистом об его творчестве.
– Вы так сильно почитаете искусство, друг мой? Горите
таким желанием побеседовать с артистом, что пытаетесь всучить ему деньги, еще
не успев представиться, нарушив тем самым элементарные нормы приличия? И
вежливости?
– В начале разговора, – незнакомец слегка
прищурился, – вам не мешало мое инкогнито.
– Теперь начало мешать.