Воля и власть - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Балашов cтр.№ 62

Ангел переливался опаловым светом и плыл в дымчатом великолепии своем. Утром она хотела подозвать горничную девушку и не нашла слов, не могла выговорить ни слова. Только улыбалась с какою-то неземною радостью. С трудом, помавая руками и указывая на иконы, объяснила испуганной дворне, что хочет созвать не духовника, а иконного мастера. За мастером наконец побежали.

Очень трудно было изъяснить явившемуся к ней Даниле Черному, чего она хочет. В конце концов, Данила донял, что речь идет о живописном изображении того, кто явился княгине, и начал перечислять всех подряд. На слове «ангел» лицо Евдокии засветилось обрадованно, и она стала часто кивать головой, помавая руками и роняя редкие слезы. Данила обмял свою волнистую бороду, поклонил княгине: понял, мол! Икона – мастера торопились! – была явлена Евдокии через три дня. Но великая княгиня лишь огорченно помотала головою, отрицая, и постаралась опять, с помощью рук, показать, что, мол, не то!

– Ангел? – требовательно вопросил Данила. Княгиня закивала согласно: да, мол, ангел, ангел, да не тот!

Пока это все деялось и длилось, к княгине приходили сыновья, являлись боярыни и бояре. Духовник надумал постричь Евдокию в иноческий чин (нарекли Ефросинией) и соборовать. Ждали конца. Меж тем явился второй «ангел» и тоже был отвергнут. Данила на сей раз явился вместе с напарником своим, Андреем Рублевым, коего уже теперь считали многие прехитрым изографом, одним из первых на Москве. Андрей задумчиво глядел на немую великую княгиню; медленно склонял голову в ответ на судорожное порхание ее мягких старческих рук. Когда оба покинули покой и спускались по лестнице, изрек негромко, но твердо:

– Архангела Михаила напишем! Никого иного!

Даниил подумал, поглядел удивленно: «Почто?» – вопросил.

– Так! – отмолвил Андрей, рассеянно-непонятно. Он уже думал о грядущем изображении архистратига ангельских сил и объяснять, как и почему, считал излишним. Маститый Данила давно притерпелся к этой поваде молодого мастера, и на рассеянное «так» только молча склонил голову. Токмо часом позже, когда уже спустились, помолясь в княжеской часовне, когда прошли к себе в подклет монастырских хором, в царство красок, начатых и оканчиваемых досок, паволок, яичной скорлупы, многоразличных кистей, рыбьего клея; каменных краснотерок и того особого запаха, который стоит токмо в мастерской изографа, отмолвил Андрею:

– Ты и пиши!

Андрей скользом кивнул старому мастеру, ничего не ответив и не удивясь. Он думал. Даже и сам Феофан, ныне лежащий на ложе смерти, умел уважать эту внезапную немоту своего молодого ученика, когда на того свыше находило вдохновение, и он, отрицаясь всякой беседы о божественном, излюбленной им во все прочие часы, смолкал и молча брался за кисть, иногда одними губами произнося слова молитвы.

Данила, поглядевши на первый очерк первой иконы, тоже смолк, думая про себя, что юный Андрей скоро обгонит и его, Даниила Черного, и тогда ему истинно не найти будет соперника в Русской земле.

Эту икону не несли долго, около двух недель. И когда наконец принесли, смотреть собрались не только все прислужницы Евдокии, но и бояре, и двое сыновей, Петр и Андрей, а потом и сам великий князь Василий вступил в горницу, работу Андрея Рублева разглядывали в благоговейном молчании, и все вздрогнули, когда Евдокия вымолвила вслух:

– Вот такого и видела! Спасибо тебе! – и продолжала, обращаясь к зарозовевшему мастеру: – Словно зрел вместе со мною!

С того дня Евдокия встала и заговорила вновь, не косноязычно, но чисто. Однако была слаба. И видно стало, что конец великой княгини уже близок. Да, впрочем, Евдокия и сама поведала духовнику дату, возвещенную ей ангелом, и тот, хоть и не враз поверил тому, но принял все меры, дабы не оплошать и быть готовым к названному сроку.

Сыну Евдокия объявила твердо, что раз уж она пострижена во мнишеский образ, то уходит из княжеских палат в созданный ею же монастырь Христова Вознесения. Объявив то, не стала ждать ни дня, ни часу, отстояла обедню в соборной церкви Пречистой, и, уже не возвращаясь в хоромы, двинулась в монастырь.

Какой-то слепец по пути, заслышав, что идет великая княгиня, кинулся ей в ноги, утверждая, что видел княгиню во сне, и та обещала исцелить его от слепоты. Евдокия, слегка задержав шаги, молча уронила с руки долгий рукав летника, а слепой, ухватив пястью край этого рукава, отер им глаза свои и – прозрел!

Передавали потом, что к великой княгине, узревшей чудо, кинулись толпою убогие нищие, хоть прикоснуться края ее одежд, и многие, «яко до тридесяти человек, различными болезньми одержими», получили исцеление.

Евдокия, строго исполняя монашеский устав, недолго прожила после того и умерла, как ей и было обещано, седьмого июня 1407 года. Положена она была там же, в монастыре, в еще недостроенной церкви Вознесения, заложенной недавно ею же самою.

Передают, что долгое время после успения великой княгини, когда уже и храм был готов, и служба в нем велась, над гробом ее сами собой загорались свечи.

В середине лета, двадцатого июля, Иван Михалыч Тверской пошел на судах, по Волге, в Орду к Шадибеку, дабы урядить перед ханом свои споры с братом Василием.

Федор Кошка, уже больной, заслышав о том, посылал в Орду киличеев, вместе с новым толмачом Васильем Услюмовым, понравившемся ему с первого взгляда.

– Поминки отвезешь! – напутствовал своего толмача Федор. – Особых-то дел нет, да надобен глаз! Разузнаешь тамо, как и што! К чему князя Ивана Михалыча присудят, узнай! Да не излиха ли гневает на нас хан, что мы выхода ему не досылаем! Конешно, мой Иван и грамоты шлет. Мол, мор, недород, то и се, не замогли собрать, да и с Новым Городом рать без перерыву, – но ты вызнай! Не по нраву мне сей навычай! При сыне баять того не стал, а тебе скажу! Лучше бы давали выход полною мерой, да и съездить в Орду не мешало б князю нашему! Ласковое теля двух маток сосет! Шадибек, гляди, помочь нам прислал противу Витовта! Нать бы и нам удоволить хана! Ну, я уже свое, што мог, совершил! Молодые пущай сами думают… Токмо ты узнай, вызнай, как там и што! Едигея боюсь! Василий не понимает, и мой Иван не понимает того! Вызнай! Бог даст, воротишь, буду жив, станет, о чем баять с великим князем! Ну, езжай! Поцелуемси на последях, може и не увидимсе больше!

Он трудно поднялся, облобызал Василия и снова упал на ложе без сил. Пробормотал: «Не ведаю, доживу ли!» – Василию молча подал полный кошель серебра.

– Бери, бери! – приговорил ворчливо. – Иным киличеям не кажи, неровен час – отберут!

Василий вышел от Федора Кошки с тяжелым чувством. Как знал старый боярин свою судьбу, как ведал! Уже в Сарае Васька узнал, что Федора Андреича Кошки не стало на свете, и всеми делами посольскими ведает теперь его сын Иван, всесильный возлюбленник княжой. И некому стало говорить на Москве то, что выведал он, некого упреждать о нависшей беде!

Федор Кошка, можно сказать, вовремя умер. Не уведал стыдной беды, не узрел разорения Владимирской земли от Едигея! Ну, хоть и та благостынь, что умер в покое, что честно похоронен и оплакан пристойно, как надлежит мужу, достойно свершившему свой жизненный путь.