Воля и власть - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Балашов cтр.№ 25

Иван давал сыну последние советы, наказывал, кого держаться, не лезть дуром вперед и не робеть на борони, но Ванюха уже плохо слушал родителя. В глазах у него полыхал огонь дальних странствий, и отец понял, отступился, чуя непривычное робкое чувство жалости и тревоги за эту стремительную юность, которое, быть может, уже и не воротится назад!

Юный Иван едва распростился с отцом и бабой Натальей Никитишной, как ее звали по покойному мужу все соседи, устремил с жадным замиранием в груди в Кремник, в дружину, что в ночь уходила в поход. Шла весна, пути могли рухнуть ежеден, и потому собранная рать выступала не стряпая. На Вятку к Анфалу были загодя посланы княжие гонцы. Встреча ратей назначалась в Устюге. И вот, во след отцу, деду, прадеду, не догадывая о том, Ванюха суетится, увязывает возы, проверяет, как кованы кони, да где запасные подковы, гвозди, сбруя, всякий надобный в дороге снаряд. Об оружии – сулицах, рогатинах, стрелах, о бронях и шеломах, увязанных в торока, меньше всего и речей и забот. Всякий путь – прежде всего путь: не обезножили бы кони, не порвалось бы вервие, да как увязан снедный припас, да у всех ли ратных есть сменные сапоги, поршни ли, да хватает ли рукавиц ратным (не поморозили б руки дорогою!), да еще тысяча мелочей: нитки, шило, дратва, пуговицы, суконные подшлемники, подпруги, сыромятина в запас, да деготь, да рогожи, да шатры, да мало ли что – и все надобно, а иного в пути попросту не достанешь! Суетятся старшие, ворчат конюхи, торопливо стучит колотушка санного мастера. «Куда запасные завертки класти?» – кричит молодой кметь своему старшому. «Лжицы у всех есть?» – рассудливо прошает дорожный кравчий. (Нож есть у каждого на поясе, о том и прошать не надо. А вот чем уху хлебать дорогою? Тут надобен глаз да глаз.) Спать (спать остается всего часа два) густо набиваются в молодечную. Первый раз на полу, на попонах, меж двумя незнакомыми кметями. Пахнет портянками, войлоком, кожей. Смрадное тепло и храп мужиков наполняют горницу. Снится какая-то неподобь, но не успевши и досмотреть сна – тут же будят. Спать хочется! Ванюха, вывалившись в темень и ночь, хватает ком снегу, издрогнув, трет себе рожу и за ушами до боли, до острых ледяных уколов, но зато просыпается. Сани выезжают одни за другими, топочут кони переходя на рысь, минуют темные улицы Кремника. Гулко отдается эхом нутро городовых, заранее отверстых ворот. И с раската вниз и в ночь, мимо сонных хором, мимо валов окольного города, и уже по сторонам робкие елочки да тощий кривой березняк, и уже наступает и обступает лес, и уже согреваются замерзшие было ноги, и зубы перестают стучать, и только месяц бежит и бежит в вышине над лесом рядом с возами (возчики гонят вскачь!), да крепкие комки снежного льда из-под конских копыт ненароком попадают в лицо, заставляя сжимать зубы и вздрагивать. Впереди Радонеж, далее которого Переяславль, Ростов Великий и наконец Ярославль, где он еще не бывал, где им надобно переправляться через Волгу, и куда стремятся попасть как можно скорее.

Впереди долгая дорога до Вологды, до сказочной Тотьмы и наконец до совсем уж далекого неведомого Устюга, где их должен встретить легендарный Анфал, где будут бои с новогородскою ратью, откуда он воротит взрослым и сильным, овеянным ветром далеких земель и пространств, и где солнце летом, бают, не закатается совсем, а зимою зато царит вечная ночь, и откуда привозят изогнутые рога сказочного подземного зверя, огромные, желтые, которые одному и поднять-то едва-едва…

На вторую ночь заночевали в Радонеже. Едва втиснулись в путевую избу. Жрали какое-то горячее хлебово из пшена и репы, сдобренное солониной. Спали не раздеваясь, только скинувши зипуны, которыми тут же и укрывались, и сунув сапоги под голову, грелись друг о друга. И тут уж было не до расспросов или хождений куда-ни то. Токмо спать!

Сказка началась к вечеру другого дня, когда караван спускался к Переяславлю, едва не состоявшейся некогда столице московского княжества и его же церковной столице.

Переяславль явился как-то сразу и весь. С горы открылся город и ныне еще мало уступающий Москве, с громождением теремных и храмовых верхов, с луковицами глав, повисшими в воздухе, с белокаменным храмом Юрия Долгорукого там, в середине города, за кольцом валов и рубленых городень, за кучею островатых кровель посадских хором, особенно хорошо видных отсюда – с горы и в отдалении. И ширь Клещина озера, нежданная после разлива боров, утеснявших доселе дорогу, и дальний высокий берег, и кровли, и верха Горицкого монастыря там, где легчающее утреннее небо уже проглядывало упоительною весеннею голубизной. И безотчетно, натянутыми поводами удерживая коня, тем же отцовым, дедовым, прадедовым движением Ванюха замер, побледнев, следя восстающую красоту.

– Эй ты, сопленосый, чего застыл? Ай заморозил что? – окликнул его старшой. Кругом хохотнули. Не собираясь, впрочем, обижать молодого ратника, а так, порядку ради. – Как тя? Никитка? Федоров? Не рушь строй!

Иван повернул к старшому чужое, бледное, серьезное и вдохновенное лицо. Сказал звонко и гордо, с легкою обидой: «Мой прадед Федор грамоту на Переяславль князю Даниле привез! По то мы и Федоровы!» Старшой удивленно повел бровью, хмыкнул, смолчал. Пробормотал себе под нос: не врешь, коли… Не кончил, тронул коня.

Уже вечером, когда укладывались спать в просторном подклете монастырской трапезной, ратники, не пропустивши его гордых слов, растормошили Ивана: не брешешь? Сказывай!

Иван честно старался передать все, что помнил из рассказов бабы своей и отрывистых слов отца.

– Ишь ты, Окинфичи тогды против Москвы были! А ныне то! Первый род! Так и вручил грамоту ту?

– Из рук в руки. Долго опасился потом, не убили бы ево! И жили-то сперва здесь! За озером! Тамо вот, верно, на горке! Кто-то после прадедов терем сожег. Ну, а потом в Москву перебрались.

– Вон оно, как бывает! – протянул доныне молчавший старшой. – По роду – честь. По чести и род. Ну, Ванюха, с тебя спрос теперь не как с прочих. Двойной!

Иван токмо улыбнулся в потемнях, уловивши скрытую похвалу старшого. Ну, а чтобы не уронить родовой чести, по то и идет на Двину! Еще тихо, полгласа выспрашивали его сотоварищи, пока старшой не окоротил: спать, спать! Из утра в путь! Дневка у нас одна – в Ярославли городи!

Тихо. Темно. Захрапывают ратные. Иван лежит, подложив руки под голову. Темный, черный от сажи потолок закрывает от него тихо вращающийся над головой небесный свод с зимними холодными звездами. И по телу, мурашами, гордость. Неведомая доселе, когда о подвигах прадеда сказывала баба Наталья, все то казалось далеким и не важным уже. А ведь прадед видал тот же город, молился в том же соборе, заезжал в тот же вот Горицкий монастырь! Дивно! Эдакий город московскому князю подарить! Он вздохнул полною грудью, поворочался, уминая снопы овсяной соломы под попонами, и заснул счастливый.

Когда сказывал, расспрашивали, даже посетовал про себя, что мало запомнил из говоренного бабушкою и родителем. «Бают, Родион Квашнин с полком подошел? – прошали его. – Дак то после! Когда наш прадедушка грамоту ту привез, так и началось. Прадедушка и еще как-то так ездил, пробирался мимо Акинфовой рати, предупредить словом…»