Дюбуа тоже не произвел на меня впечатление человека, который
разбалтывает чужие имена и секреты. Чтобы получить от него нужную информацию,
мне даже пришлось намекнуть о своей готовности прибегнуть к чрезвычайным мерам.
На Вольной никто не знал, куда и зачем я направляюсь. Никто,
кроме моего электронного секретаря, но все сведения о цели моей поездки я стер
из его памяти еще перед отлетом.
Я прикинул другую возможность.
Если Рут была похищена и ее принудили писать мне ту записку,
то злоумышленник, кто бы он ни был, вполне мог допустить, что я еще вернусь в
ее дом и обнаружу конверт, а если и нет — ничего страшного не произойдет.
Такой вариант казался мне более вероятным.
А это означало, что на Дрисколле есть человек, с которым я
хотел бы познакомиться поближе.
Вот только стоит ли терять на это время? С помощью Малисти
я, пожалуй, смогу добраться до того, кто отправил мне письмо с фотографией
Ника. Но за его спиной, наверняка, стоит кто-то другой — гораздо более умный и
ловкий. А в моих руках окажется пешка, обыкновенный исполнитель, которому будет
мало что известно или не известно совсем ничего.
Однако я все-таки решил пустить Малисти по следу и о
результатах приказал доложить на Вольную. Само собой, из дома я звонить не
рискнул, я воспользовался платным телефоном-автоматом на улице.
Через несколько часов уже не будет иметь значения, знал ли
кто-либо, что Коннер и Сандау — одно и то же лицо, или нет. Потому что к тому
времени я буду уже в пути и никогда больше не воспользуюсь именем Коннер.
Когда-то Ник-карлик сказал:
– Все несчастья в этом мире случаются из-за красоты.
– Может быть, из-за правды? Или доброты? — спросил я.
– Они тоже к этому причастны, но все же главный
виновник — красота. Именно в ней кроется источник всего зла!
– А не в богатстве?
– В деньгах тоже есть красота.
– Значит, если что-нибудь хватает не всем — еды, вина,
женщин…
– Точно! — воскликнул он, с силой ударив пивной кружкой
по крышке стола, из-за чего несколько пьяных рож повернулось в нашу сторону. —
Красота, черт ее побери!
– А как насчет красивых парней?
– Все они — или подонки, потому что пользуются своей
красотой в корыстных целях, или самоуверенные гордецы, потому что знают, как
все остальные им завидуют. Подонки мешают жить честным людям, гордецы —
отравляют жизнь себе. Обычно и те, и другие плохо кончают, и все из-за
проклятой красоты!
– Ну, а разные там красивые вещи, произведения
искусства?
– Они толкают людей на воровство или заставляют их
мучиться всю жизнь потому, что они никогда не смогут ими обладать. Проклятье…
– Но подожди, — возразил я, — разве вещи виноваты, что
они красивы. Разве люди выбирают — родиться им красавцами или уродами. Так уж
получилось, вот и все.
Он пожал плечами.
– Виноваты? Кто сказал, что они виноваты?
– Ты говоришь о зле, а это подразумевает чью-то вину.
Должен же кто-то за все ответить, рано или поздно?
– Конечно. Во всем виновата только красота, — ответил
он. — Черт бы ее побрал.
– Красота, как абстракция?
– Да.
– А красота в конкретных вещах?
– Да.
– Это же нелепо! Вина подразумевает ответственность,
некий злой умысел…
– Разумеется, красота за все ответит!
– Уж лучше выпей еще кружечку пива.
Он выпил и снова рыгнул.
– Взгляни-ка — сказал он мне, — вон на того смазливого
парня возле стойки, который старается подцепить девицу в зеленом платье. Боюсь,
что скоро кое-кто набьет ему морду. А этого могло бы и не случиться, будь он
уродом.
Чуть позже Ник доказал правоту своего предсказания, лично
расквасив парню нос за то, что тот обозвал его коротышкой. А значит, в его
словах была некоторая доля правды. Ростом Ник был чуть выше четырех футов. У
него были руки и плечи настоящего атлета, он мог кого угодно побить «на
кулачки». Голова у него была нормальных размеров с копной светло-рыжих волос,
голубыми глазами и чуть свернутым набок, вздернутым носом. Сквозь густую бороду
просвечивала улыбка, открывавшая с полдюжины редких желтоватых зубов.
Обыкновенный человек, если бы не короткие скрюченные ноги.
Родился Ник в семье, где все были сплошь военными. Отец у
него был генералом, и все его братья и сестры, за единственным исключением,
тоже были офицерами в тех или иных войсках. Детство он провел, окруженный со
всех сторон атрибутами воинской профессии. Какое бы оружие вы не назвали —
будьте уверены, Ник умел с ним обращаться. Он мог фехтовать, стрелять, ездить
верхом, закладывать мины, мог ломать доски и чьи-нибудь шеи голыми руками, мог
выжить в любых условиях и… проваливался на всех медкомиссиях любой армии в
галактике, потому что был карликом. Я нанял его в свое время, чтобы он
уничтожал последствия всех моих экспериментов, окончившихся не слишком удачно.
Он ненавидел все красивое и всех, кто был выше его ростом.
– То, что тебе или мне кажется красивым, может вызвать
отвращение у ригелианца и наоборот, — заметил я. — Следовательно, красота —
понятие относительное. Ты не можешь осуждать ее как абстракцию, потому что…
– Ты опять ничего не понял, — сказал он. — Просто они
грабят, режут друг другу глотки, мучают себя из-за совершенно других вещей. Но
в них есть своя красота, пусть другая, но красота! А она влечет за собой зло.
– Но ведь красота в конкретных вещах для них…
– Постой, мы ведь торгуем с ригелианцами, не так ли?
– Ну и что?
– Значит, здесь может быть что-то общее. И вообще,
хватит об этом трепаться.
А потом тот смазливый парень, что хотел подцепить девку в
зеленом, прошел мимо нас, направляясь в туалет, и по-дороге обозвал Ника
коротышкой, потребовав, чтобы Ник убрал свой стул с его пути. На этом наш вечер
в баре и закончился.
Однажды Ник поклялся, что умрет в своих походных сапогах во
время какого-нибудь сафари, но он нашел свое Килиманджаро в больнице на Земле,
где его почти-что вылечили от всего, что его беспокоило, за исключением
быстротечной пневмонии, подхваченной в той же самой больнице.
Случилось это около двухсот пятидесяти лет тому назад.
На похоронах я нес покров для гроба.