Употребитель - читать онлайн книгу. Автор: Алма Катсу cтр.№ 16

Проповедник нервно, сдавленно рассмеялся:

— Что ж… Как я понял из того, что о нем рассказывают, он мог бы легко стать моим учеником, последователем, человеком, который способен оценить истинность моих проповедей. Он мог бы присоединиться ко мне и, быть может, стал бы оплотом моей церкви здесь, в этой глуши.

Я посмотрела проповеднику в глаза и впервые увидела, насколько он порочен, насколько ему по душе хаос и разрушение. Он собрался и Джонатана наделить своими пороками, насадить зло в нашем городе. И во мне он тоже надеялся посеять семя порока.

— Мои соседи просто болтают, сэр. Вы не знаете Джонатана. Никто не знает его так, как его знаю я. Сомневаюсь, что ему будут интересны ваши проповеди.

Я сама не понимала, почему мне так хочется защитить Джонатана от этого человека. Но я чувствовала, что в его интересе к моему другу есть что-то зловещее.

Проповеднику мой ответ не понравился. Вероятно, он понял, что я лгу, а может быть, просто не привык, чтобы ему отказывали. Он долго уничижительно смотрел на меня. Он словно бы пытался решить, что делать дальше для того, чтобы получить то, что он хотел. Тут я впервые почувствовала исходящую от него опасность, ощущение, что этот человек способен на все. И как раз в этот момент перед нами появился Невин. Он держал в руке горящий факел. Никогда в жизни я так не радовалась встрече с братом.

— Ланор! Я тебя искал. Я готов. Пойдем! — гаркнул Невин.

— Доброй ночи, — сказала я и поспешно шагнула в сторону от проповедника. Я очень надеялась, что больше никогда его не увижу.

Мы с Невином пошли прочь от дома Дейлов. Я чувствовала, как проповедник сверлит взглядом мою спину.

— Довольна? Развлеклась? — ворчливо спросил Невин, когда мы зашагали по дороге.

— Я не этого ожидала.

— И я бы так сказал. Этот человек тупица. Наверняка у него дурная болезнь все мозги сожрала. — Невин имел в виду сифилис. — И все-таки, как я слыхал, у него в Сакко есть община. Вот интересно, с чего это он так далеко на север забрался?

Невину не пришло в голову, что этого человека из тех мест могли выгнать власти, что он может быть беглым, что ему, безумцу, могли являться видения и удивительные пророчества, а потом он вкладывал свои жуткие идеи в головы глупых юных девиц, да еще и угрожал тем, кто отказывался поступать так, как он велел.

Мне стало зябко, я завернулась в шаль:

— Невин, я была бы тебе очень благодарна, если бы ты не рассказывал отцу, о чем говорил этот проповедник…

Невин злорадно расхохотался:

— Да я бы и сам не стал ничего говорить, даже если б ты меня не попросила! Мерзко даже вспоминать его богохульные речи, а уж тем более — отцу пересказывать… Многоженство! «Духовное супружество»! Страшно подумать, что с нами сделал бы отец, узнай он про это. Меня бы розгами отстегал, а тебя бы в амбаре запер, и сидела бы ты там, пока бы тебе не исполнился двадцать один год. И все это — только за то, что мы с тобой слушали эти языческие речи. — Мой брат покачал головой. — Но я тебе вот скажу, сестрица: учение этого проповедника очень даже понравится твоему хахалю Джонатану. У этого уже половина девушек в нашем городе — духовные жены.

— Хватит говорить про Джонатана, — сказала я, не желая рассказывать брату о странном интересе проповедника к моему другу; Невин и так его недолюбливал. — И вообще давай больше об этом не вспоминать.

Дорога домой была долгой, и с этого мгновения мы с Невином шли молча. Ночь была прохладной, а меня то и дело бросало в жар, стоило мне вспомнить мрачный, зловещий взгляд проповедника в тот момент, когда мне открылась его истинная сущность. Я не знала, как понять его интерес к Джонатану. Я не понимала, что он имел в виду, говоря о моей «необычайной чувственности». Неужели столь очевидным было мое желание познать то, что происходит между мужчиной и женщиной? Но ведь такие тайны заложены в сердце каждого человека. Неужели для девушки так уж неестественно и так уж грешно интересоваться этим? Да, мои родители и пастор Гилберт решили бы, что это неестественно и грешно.

Я шагала рядом с братом по безлюдной дороге, взволнованная и возбужденная этим открытым разговором о желании, о влечении. При мысли о том, что я могла бы познать Джонатана и других мужчин из нашего города так, как их знала Магда, у меня все зажигалось внутри. В тот вечер во мне проснулась моя истинная суть, но я была слишком неопытна, слишком невинна и потому не поняла, что мне следовало встревожиться. Мне следовало испугаться того, как легко разжечь во мне желание. Мне следовало более непреклонно бороться с этим пороком, но, возможно, это было бы бесполезно, ибо истинная природа в человеке всегда побеждает.

Годы шли своим чередом, и каждый следующий был похож на предыдущий. И все же небольшая разница чувствовалась: я все меньше хотела следовать правилам, диктуемым моими родителями, все больше желала независимости, и мне все сильнее надоедали соседи, падкие на осуждение. Обаятельного проповедника арестовали в Сако, судили и отправили в тюрьму, но затем он бежал и таинственным образом исчез. Однако после его исчезновения беспокойство не угасло. Недовольство бурлило в глубине. В воздухе витали страсти — даже в таком уединенном городке, каким был Сент-Эндрю, ходили разговоры о независимости от Массачусетса, о создании отдельного штата. Но если землевладельцев вроде Чарльза Сент-Эндрю и волновала судьба нажитого ими капитала, они своих тревог не выказывали, держали их при себе.

С годами меня все больше волновали подобные серьезные вопросы, хотя возможностей проявлять любопытство у меня по-прежнему было немного. Девушкам в ту пору полагалось интересоваться только домашними делами: как испечь каравай сдобного хлеба, как подоить стареющую корову. Женщина должна была уметь хорошо шить, она должна была знать, как вылечить лихорадящего ребенка. Все это, видимо, служило проверкой — получится ли из девушки хорошая жена, но состязания такого рода меня мало интересовали. Я хотела стать женой одного-единственного мужчины, а ему было мало дела до того, хорошо ли пропеклась корочка у каравая.

Меньше всего из домашних дел мне нравилась стирка. Легкую одежду можно было отнести на речку и там хорошенько прополоскать и отжать. Но несколько раз в году приходилось устраивать большую стирку. Тогда во дворе ставился на огонь большой котел, и в нем целый день кипятили белье, а потом полоскали и сушили. Работа была очень тяжелая. Приходилось погружать руки в кипяток и раствор щелока, выкручивать тяжелые шерстяные вещи, раскладывать их для просушки на кустах или развешивать на ветвях деревьев. День стирки выбирали очень старательно. Он должен был быть погожим, солнечным, и другими делами в этот день не занимались.

Мне помнится один такой день, ранней осенью в тот год, когда мне минуло двадцать лет. Странное дело: мать отправила Мэве и Глиннис помогать отцу ворошить сено, а мы с ней остались стирать вдвоем. В то утро она была странно тиха. Пока закипала вода, мать выносила во двор все, что было нужно для стирки — мешочек со щелоком, сушеную лаванду и палки, которыми мы перемешивали белье в котле.