Флоренс и Джайлс - читать онлайн книгу. Автор: Джон Хардинг cтр.№ 8

— Разумно ли это? — спросила я, когда он обматывал себя шарфом.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, ваша астма… и вообще… Тащить ее на холод.

— Ничего страшного! Наоборот, самое лучшее для нее время — вот такой погожий морозный денек, когда воздух сухой и чистый. Вот в сырые, промозглые дни у меня закладывает грудь и начинается кашель.

И вот мы вышли из дому и, к моему величайшему изумлению, прекрасно и весело провели часа два. Не то чтобы Тео в новой обстановке утратил всю неуклюжесть, но на открытом пространстве, без препятствий на каждом шагу, ему нечего было задевать, разве что скользить и падать на льду, что он и проделывал без устали. Когда он шел, приходилось стоять смирно, поскольку его руки — мельничные крылья — могли снести вам голову, подвернись вы не вовремя. Ноги его дергались, как у марионетки, а потом все вмиг рушилось, как карточный домик, и на землю оседало что-то вроде комка дохлых пауков. Это было так уморительно, что сначала я безудержно хохотала, а потом, обнаружив, что кучка его костей лежит неподвижно, кидалась к нему, страшась того, что могла увидеть. Но Тео каждый раз ухитрялся собрать себя и при этом улыбался, так что вскоре мы уже лепили снежки и бросались друг в друга, причем Тео в этом страшно проигрывал: его броски были неточными, и он чаще попадал сам в себя, чем в меня. А потом он предложил слепить снеговика, и мы принялись за дело, но успели скатать только голову, когда мне припомнилось, как прошлой зимой мы так же играли с Джайлсом, и меня обожгла вина. Я подумала о нем, как он сидит в классе, а я развлекаюсь и даже не вспоминаю о нем вот уже целых два часа. Внезапно меня насквозь пронизал холод, зубы застучали так, что я не могла вымолвить ни слова, и Тео, видя это, настоял, чтобы мы вернулись в дом.

То ли я тогда услышала мысли Джайлса, то ли он мои, но только на следующий день от него пришло письмо. Не слишком хорошим корреспондентом был мой бедный братец, ему не хватало моей легкости в обращении со словами, хотя я очень старалась научить его читать и писать. Миссис Граус, которая об этом и не догадывалась, дивилась тому, как же скоро мастера Джайлса выучили письму в школе. Каракули были такими кривыми и неуклюжими, что разобрать его коротенькое послание стоило немалых трудов. Сначала, разумеется, письмом завладела миссис Граус, а мне оставалось выжидать, пока она гадала, что могут означать иероглифы Джайлса. Бедная женщина, я подозреваю, и сама была такой же грамотной — или неграмотной, — как мой брат, так что с грехом пополам сумела расшифровать три четверти письма, а об остальном вынуждена была строить догадки. Когда же я наконец заполучила письмо, то повозилась с ним изрядно. Благодаря этому, а также тому, что я хорошо знала Джайлса, мне удалось понять, о чем идет речь.

Дорогая Фло!

Я должен писать домой раз в две недели, по воскресеньям. Нам на это дают время, и все другие мальчики тоже пишут письма. Я надеюсь, у тебя все хорошо. Надеюсь, у миссис Граус все хорошо. Надеюсь, у Мег, и Мэри, и у Джона все хорошо. У меня все очень хорошо, спасибо. Я не скучаю по дому. Я отстаю в учебе, но это ничего. Другие мальчики смеются надо мной из-за этого, но я не так уж обижаюсь, что смеются. Ну все, до свидания.

Твой любящий брат

Джайлс.

Что это значит «не так уж обижаюсь»? Насколько это «не так уж»? Есть ли другие вещи, которые обижают его больше? Может, к нему пристают, бьют или щиплют, дерут за волосы или поджаривают на огне? Или это просто фигура речи, способ сказать, что ему наплевать на смех мальчиков? А почему он пишет, что не скучает по дому? Зачем тогда вообще об этом упоминать? Объяснение только одно: возможно, он все же грустит по дому, но ему не велели об этом писать, чтобы не волновать домашних. Письмо заставило меня поплакать, а ночью в постели я перечитывала его вновь и вновь, потом спрятала в подушку, чтобы быть хоть чуть поближе к бедняжке Джайлсу.

5

Читая о наших снежных играх с Тео Ванхузером, вы не должны думать, что от его посещений я испытывала ничем не омраченную радость. На самом деле радость омрачалась многим, а больше всего тем, что возникла серьезная помеха моему чтению. Визиты Тео отрывали от книг надолго и часто в самый неподходящий момент, но дело не только в этом. Бывали еще и дни, когда он не являлся. Вы помните, что в таких случаях, находясь в башне, я должна была выглядывать в окно каждые четыре с половиной минуты. Чтобы не ошибиться, я округлила время до четырех минут. Но конечно же у меня по-прежнему не было часов, а о том, чтобы перелезать через перила и нестись по лестнице, чтобы взглянуть на напольные часы в библиотеке, речи быть не могло. Единственным мерилом времени могла служить скорость, с которой я переворачивала страницы, скорость моего чтения. Поэтому, прежде чем утащить новую книгу наверх из библиотеки, я прочитывала несколько страниц и засекала время по часам, чтобы определить, намного ли успеваю продвинуться за четыре минуты. Если на три с половиной страницы, значит, в башенной комнате нужно выглядывать в окно, прочитав именно столько. Такое чтение было сродни тщетным попыткам не заснуть: книга старалась увлечь меня, затянуть в незнакомый мир, созданный ее автором, но какая-то часть меня сопротивлялась пленительному соблазну и мешала сосредоточиться, повторяя: три с половиной страницы, три с половиной, три с половиной… Иногда я с ужасом понимала, что страниц проглочено больше — семь или восемь, а иногда даже десять или четырнадцать, — а я ни разу не подняла головы. В таких случаях у меня не было шансов узнать, не вошел ли Ванхузер незамеченным. Приходилось откладывать книгу, снова лезть по лестнице, цепляясь за перила, нестись по коридору, заглядывать в гостиную, потом, если Тео там не было, выглядывать на аллею, убеждаться в ее безванхузерности и сломя голову мчаться обратно в башню. С интересной книгой вроде «Джейн Эйр» мне, бывало, приходилось пробегать этот кросс по четыре-пять раз на дню.

Однажды, сидя в башне, я оторвала глаза от книги, проклиная этот идиотский, отвратительный четырехминутный способ чтения, и увидела в окно грача, который пытался выклевать что-то в снегу. Глядя на эту картину, я внезапно подумала: вот идеальная иллюстрация моего нынешнего состояния души. Непорочный белый снег и этот черный грач, словно грязное пятно на свежевыстиранной простыне. Впервые я вдруг осознала, что в этом мире нет ничего совершенно хорошего и совершенно дурного, что на каждой странице найдется своя помарка, и даже в самой темной ночи, как я надеялась, можно различить мерцающий вдали огонек. Это немного ободрило и обнадежило меня. Грачом моего пейзажа был Джайлс и все те страдания, которые, возможно, он сейчас испытывал, и все страдания, которые испытывала я из-за глубокой дыры в том месте моей души, где раньше был братец. Но грач был лишь маленькой черной точкой, а все остальное сверкало белизной. Разве это не давало надежду, что большую часть школьного времени Джайлс вполне счастлив и беззаботен, что ему не нравятся лишь одна-две мелочи? И еще, наверняка он написал, что не скучает по дому, чтобы подбодрить меня! Иначе и быть не может.

Как бы то ни было, оставалось ждать рождественских каникул, когда Джайлс окажется дома и я смогу наконец вызнать от него всю правду, хотя я не очень-то представляла, какая от этого будет польза. А тем временем я читала все утра напролет и, по возможности, после обеда, а остальную часть времени ванхузерствовала. Из-за длинных и непослушных конечностей, которые Тео приходилось постоянно держать подальше от фарфоровой посуды, он по большей части старался вытащить меня на снег. Как-то раз, выглянув в окно башни, я увидела странную согбенную фигуру, несущуюся по аллее, и тут же вернулась к чтению, решив, что это, должно быть, какой-то разносчик. На Ванхузера тот человек вовсе не походил. Мне показалось, что это горбун, но потом, по счастью, я взглянула на него еще раз: тут большой горб на его спине вдруг зашевелился, свалился со спины, перекочевал в руку, а остальное сложилось в несомненную долговязую фигуру Тео, отчего я подпрыгнула, перескочила через поручень перил и пустилась бегом по коридору.