Наконец, мы уехали. Вещей у нас было совсем немного, и денег
нам поменяли по триста марок на душу. Но с ним мне все казалось ерундой. Новая
жизнь в Западной Германии! В кино показывали тогда фильм «Замужество Марии
Браун». А Иваныч, едва наш поезд пересек границу между ГДР и ФРГ и все
бесконечные досмотры остались позади, вдруг сказал:
– Ну вот, теперь начинается новая, совсем другая
история под названием «Замужество и новая жизнь Лали Браун».
В Мюнхене на вокзале нас встретили двое – дядя Иваныча
Гюнтер Браун с женой Габи. Они никогда прежде друг друга не видели. Встреча была
странная.
Они пожали друг другу руки. Заговорили по-немецки. Я поняла
только одно слово «гратулирен», значит, дядя поздравил Иваныча. А еще Иваныч
сказал: «майне фрау», что значит «моя жена». Габи смотрела на нас с некоторой
брезгливостью, как на грязных дикарей. Было очень неприятно. Потом Гюнтер взял
один чемодан и мы пошли к машине. Я совершенно обалдела от этого вокзала, от
нарядных киосков, оттого, что кругом все говорили по-немецки.
Я плохо, совсем плохо помню первые два месяца. Мы поселились
в крохотной квартирке, которую нашел для нас Гюнтер. Кажется, Иваныч получал
какое-то пособие, я ходила на курсы немецкого, мы каким-то образом избежали так
называемых «общежитий» для новых иммигрантов. Но меня вдруг охватила жуткая
тоска, я пыталась скрывать все от Иваныча, но мне это давалось с таким трудом,
что я впала в настоящую депрессию. Я безумно боялась родов, хотя врачи
говорили, что и я и ребенок вполне здоровы. Иваныч устроился на работу в
какую-то строительную фирму, правда, с испытательным сроком. Ни о каких мостах
пока и речи не было. Но он был полон оптимизма. Пока он работал, я боялась даже
выходить из дому. Схватки начались в его отсутствие. Я испугалась, начала
метаться, но боль вдруг успокоилась… Ничего, может, обойдется… Но тут отошли
воды… Я позвонила ему на работу.
– Иваныч, началось…
– Я сейчас! – крикнул он.
Не знаю, сколько времени прошло, появились какие-то люди в
белом, они что-то спрашивали, я ничего не понимала, только плакала, даже
кричать боялась. Но тут вбежал Иваныч, взял меня на руки и отнес в машину.
Роды были долгими, мучительными, но сына своего я увидела
только через полгода. После родов я ослепла. «Истерическая амблио-пия» –
сказали врачи. Бедный, бедный Иваныч, как же туго ему пришлось! Крохотный
ребенок, слепая жена, которая день и ночь льет слезы… Конечно, и молоко
пропало. Врачи говорили, что слепота должна пройти, но она не проходила.
– Иваныч, миленький, прости меня…
– Дурочка, ты ж не виновата…
– А расскажи, какой Петька…
– Петька? Красавец! Здоровенный, толстый, аппетит будь
здоров!
Чтобы иметь возможность работать, Иваныч нашел русскую
старушку Евдокию Сергеевну, которая жила неподалеку и приходила мне помогать.
Испытательный срок он выдержал, его взяли на постоянную работу и платили очень
недурную зарплату. Евдокия Сергеевна стала моим спасением.
– Что ж это ты сидишь, а? Ребеночка обиходить и на
ощупь можно.
Она приучала меня ко всему и через месяц я научилась сама
его мыть, менять памперсы, только еду для него она мне не доверяла.
Я стала меньше плакать.
– Ты, Лали, бери себя в руки, а то муж разлюбит.
Мужчины, они такие, больных да несчастных не любят. Он на тебе молодой,
красивой и веселой женился, а ты что? Как твоя болезнь называется? Истерическая
какая-то штуковина. Значит, надо брать себя в руки, чтобы прошло.
Я старалась, изо всех сил старалась. Но по-прежнему ничего
не видела. Теперь меня еще угнетало чувство вины перед мужем. Это был
заколдованный круг. Но однажды ночью я проснулась. Иваныча рядом не было. Я
хотела позвать его, но тут до меня донеслись какие-то странные звуки. Я не
могла понять, что это. Я теперь прекрасно знала все звуки в квартире. Слышала,
как рядом чмокает во сне Петька. Тогда я встала и побрела в направлении этих
звуков. И вдруг замерла. До меня дошло. Это плакал Иваныч. Плакал неумело,
видимо, пытаясь заглушить свой плач. Что со мной сделалось! Я хотела закричать,
позвать его, прекратить эту пытку, но поняла вдруг очень ясно: он не должен
знать, что я это слышала. Я забилась под одеяло и сказала себе: я должна, я
просто обязана взять себя в руки. И справиться с этой истерикой… Если я не
справлюсь, то потеряю самое главное – любовь Иваныча.
И так меня потряс его плач, так крепко я вбила себе в башку,
что обязана прозреть, что уже через два дня увидела первые проблески света. А
через неделю и вовсе прозрела. Это было такое невероятное счастье… Я увидела
своего сына! Он и вправду был красавец и вправду толстый, розовый, а вот Иваныч
здорово спал с лица, исхудал, постарел… Но был сам не свой от радости. И совсем
даже не разлюбил меня, а стал любить еще крепче. И я его.
Я и сейчас еще люблю его, хоть он и умер полтора года назад.
И ничего и никого другого мне не надо.
Весь день Лали не попадалась на глаза Родиону. Ее не было и
на пляже. Прячется, с удовольствием думал он. Впрочем, Пети тоже не было видно.
Наверное, уехали в город, решил он. Но вечером, когда он с Олегом и Вавочкой
шел ужинать, его окликнула недурно говорившая по-русски девушка-портье:
– Господин Шахрин, вам тут записка оставили, – она
протянула ему конверт.
Он испугался, что приехала девица, которой он обещал эту
поездку, но в последний момент передумал. Она была чрезвычайно настырной. Он
вскрыл конверт: «Дорогой Родион Николаевич, простите, что уезжаем не
попрощавшись, но чрезвычайные обстоятельства требуют срочного отъезда. Спасибо
за доброе отношение. Всего наилучшего. Лали Браун».
Он сам ощутил, что бледнеет.
– Родька, что? Что случилось?
– Да ничего, – с трудом выговорил он и нехорошо
засмеялся. – Всего лишь облом. – Он протянул другу записку.
– Ну, ты даешь! Побелел как… я уж думал беда какая.
Как-нибудь перетопчешься. Ничего же не было, насколько я понимаю…
– Не было, – кивком подтвердил Родион.
– Ну и бог с ней. Оглянись вокруг, сколько баб… И
девиц, кстати, вон одна с тебя глаз не сводит…
– Да пошли они все!
– И это тоже правильно!
В Москве началась обычная круговерть и Родион успокоился.
Что ж, видно, не судьба. Бывает. Однако, просмотрев фотографии, снятые на
Корфу, он обнаружил чудесный снимок Лали. Долго смотрел на прелестное лицо, а
потом заказал увеличенный портрет, купил рамку и поставил на письменном столе.
Первые дни портрет будоражил его, а потом он привык. Но однажды девушка,
которую он пригласил к себе, спросила ревниво:
– Это кто?
– Подруга, – почему-то ответил он.
– Просто подруга?
– Просто подруга, – он начал раздражаться.