– Сразу не сразу, но хоть шанс такой есть.
– А ты небось отстал уж за эти годы?
– Обижаешь. Меня как из лагеря выпустили, я сразу стал
наверстывать… И кое-какие свои соображения имеются. Там на них может быть
спрос, а тут не пробить… Сейчас ведь все будет рушиться, до созидания еще не
скоро дойдет, а я уж не мальчик…
Я чувствовала, что он загорелся этой идеей. Хотя мне было
страшно ехать в чужую страну…
– Лали, подумай…
Он впервые назвал меня этим красивым новым именем, словно
обозначая начало новой жизни.
– Подумай, мы с тобой увидим мир… Скажи, ты мечтала
когда-нибудь попасть, скажем, в Париж или в Лондон?
– Даже и мечтать не смела…
– К маме своей сможешь съездить…
– А ты думаешь, я знаю, где мама?
– Разыщем, не проблема! Ты подумай, рожать будешь в
Германии.
– Я б и тут родила… Ой, Иваныч, нет, нет, мы поедем,
куда скажешь, как захочешь, так и будет. Я жить без тебя не смогу, Иваныч,
миленький!
Ах, как же весело мы жили два с лишним месяца до отъезда!
Все время хохотали, хотя иногда казалось, что из этой затеи ничего не выйдет.
Однажды, когда Иваныч бегал по всем этим делам – на работу он так и не пошел и
мы распродавали все, что только возможно, просто, чтобы не помереть с голоду, в
дверь вдруг позвонили. На пороге стояла какая-то женщина в очках, маленькая,
худенькая, словно высохшая.
– Добрый день, Георгий Браун тут живет?
– Да. Вы кто?
– Я? Это неважно. Он дома?
– Нет. И будет только вечером.
– А вы кто?
– Я его жена, – с гордостью ответила я.
– Жена? Не может быть!
– Очень даже может быть. Но вы-то кто и зачем вам мой
муж?
– Мне надо с ним поговорить…
– Так позвонили бы по телефону.
– Это не телефонный разговор.
– Тогда не знаю…
– А вы что, уже ребенка ждете? – она показала на
мой живот. В последнюю неделю он вдруг стал здорово заметен.
– Ждем!
– Послушайте, я не знаю, как вас зовут…
– Может, вы первая назоветесь, а то глупо как-то,
разговариваем через порог…
– Хорошо. Будем знакомы. Меня зовут Зинаида.
– Очень приятно. А меня Лали.
– Лали?
– Да.
– Вы грузинка?
– Нет, я Евлалия.
– Евлалия? Разве сейчас бывают такие имена? Что-то из
Островского.
– Послушайте, Зинаида, вы может, войдете?
– Зачем? Нет. Я все поняла. Я пойду.
– А что передать Георгию Ивановичу?
– Ничего. Уже ничего не нужно.
Я пожала плечами. Она ушла.
Странная какая… Наверное, из его прежней компании.
Диссидентка… И небось влюблена в Иваныча. Мне казалось, все женщины должны в
него влюбляться. Правда, Женька, когда его увидела, покрутила пальцем у виска.
– Евка, ты часом не рехнулась?
А бабы в Половинке наоборот, завидовали мне. Даже дуреха
Шурка сказала на похоронах бабушки: Да, свезло тебе, с таким не пропадешь.
Вечером, когда вернулся Иваныч, я рассказала ему о приходе
Зинаиды.
Он нахмурился.
– А ты почему ее не пригласила меня подождать?
– Я приглашала, она не захотела. Иваныч, она ж в тебя
влюблена как кошка, ей небось противно было сидеть с твоей беременной женой,
которая еще в два раза моложе нее.
– Ох, ты и наглая стала, Лалька. И нисколечко она в меня
не влюблена, просто старый боевой товарищ. Небось узнала, что я собрался
уезжать… Отговаривать пришла…
Дня через два он рассказал, что Зинаида все-таки нашла его.
И действительно уговаривала остаться.
– А еще она меня упрекала, что я тону в мещанском болоте,
что это стыд и позор для такого, как я.
– А ты что сказал?
– Я? Сказал, что люблю свою жену и будущего
ребенка, – просто ответил он.
– А она?
– А она заявила: «Уверена, это твоя вертушка за границу
захотела, за колбасой и тряпками». Вот какое ты впечатление на серьезных людей
производишь, – смеялся он.
– А мне на серьезных плевать, мне главное на тебя
нужное впечатление производить. Произвожу?
– Производишь, еще как производишь… Совсем меня с
панталыку сбила… Если б ты знала, как тебе идет этот животик… Ты мне потом еще
родишь, правда?
Он целовал меня в живот, гладил, и я совершенно забыла, что
это не его ребенок… Я была счастлива. И чувствовала себя прекрасно. Иваныч учил
меня немецкому, мне казалось, я никогда не усвою эту жуткую грамматику.
– Ничего, – утешал он меня, – в Германии все
будут говорить по-немецки, и ты начнешь, никуда не денешься.
А еще он рассказывал мне об истории, литературе… Он столько
всего знал! А однажды он вернулся вечером, лицо у него при этом было хитрое и
веселое, значит, принес мне какой-то подарочек или что-то вкусное.
– Вот, смотри, что я для тебя добыл…
Он достал из кармана маленькую прозрачную коробочку, где
лежал красивый флакончик.
– Ой, что это?
– Духи. Французские. Называются «Любовь».
– Иваныч, ты с ума сошел, у нас же денег нет!
– Это подарок тебе от одной писательницы.
– От какой еще писательницы?
– Ей семьдесят шесть лет, не ревнуй! Просто мы давно
знакомы, я зашел к ней по делу, ну и рассказал о тебе. Вот она прислала…
Понюхай!
Духи были чудные, фирмы «Коти».
– Нравятся?
– Да, еще бы… У меня никогда французских духов не было…
– А знаешь, что писал Гёте о духах?
– Нет, откуда?
Он прочел что-то по-немецки.
– Поняла хоть словечко?
– Нет!
– Так и быть, прочту по-русски, пока мы в России, тем
более перевод уж больно хорош. «За флакон благоуханий, что как твой мизинец
мал, целый мир существований безымянной жертвой пал».
[1]
Каково?
– Прочти еще раз. Я не все поняла.
Он повторил.
– Да, красиво. Это цветы имеются в виду, да?
– Господи, как я тебя люблю, – туманно ответил он
и стал меня целовать.