Метро 2033. Право на силу - читать онлайн книгу. Автор: Денис Шабалов cтр.№ 21

Впервые то, что радиация все-таки затронула организм внука, дед Миха понял, когда Даньке исполнился год. Уже, казалось бы, – достаточно большой ребенок для того, чтобы лысенькая головенка покрылась пусть даже редкими волосиками, однако – нет. Кожа оставалась девственно чиста, ее покрывал лишь легкий белый пушок, и в душу деда Михи постепенно начал закрадываться страх. Ночами он – не то чтобы атеист, но почти не верящий в Бога – молился. Пусть – лысый. Разве это так страшно? Вовсе нет – больше на расческах, на стрижках сэкономит, да и голова всегда будет в чистоте.

А ну как дальше пойдет? Вдруг со временем обнаружится, что у ребенка слабоумие? Или рак? Порок сердца, почечная недостаточность – да мало ли чего?! Однако Данька рос, а дальше лысой головы дело не шло. И дед постепенно начал успокаиваться…

Бутузик рос непоседой. В четыре месяца первый зуб, в год самостоятельно пошел, в полтора осознанно заговорил – в своем развитии он постоянно опережал сверстников. Дед порой и уследить не успевал. Отвлечется, бывало, на пару минут, перестанет глазом косить, глядишь – внучек за дверь – и чешет по коридору! Ноги не слушаются, заплетаются, пыхтит, падает… но встает – и дальше чесать. Правда, если вдруг пол в лоб ударяет – тогда, конечно, в рев. Принесет его дед Миха обратно. Только сопли вытрет, успокоит – а бутуз опять уже куда-то навострился, так на дверь глазенками и стреляет. Словом, если забыть о недавнем горе, в быту и семейной жизни все постепенно налаживалось.

Больше всего Данька любил вечера. Попозже, как до двух лет подрос, стал дед Миха работе больше времени уделять, на маму Галю внука оставлял – у нее к тому времени уже свой появился, от общественных работ освободили. Вот и сидела с обоими. То одного понянчит, покормит, то второму сопли вытрет, колготки поправит (да, тогда еще у Даньки были колготки, это потом уже, когда все колготочное хозяйство пришло в негодность, даже двухлетних пацанят в перешитые из военной формы пятнистые штанишки и курточки начали одевать). Тяжеловато, да куда ж деваться? Весь день Данька с крестной, а как вечер – так деда ждет.

Дед приходил поздно, в районе девяти. Время было тревожное, мутное – рыли штрек до нефтебазы, народ нервничал, боялся, что раньше, чем докопаются, закончится топливо, а вместе с ним – и воздух, поэтому все мужское население было занято на этих работах. Нужно было тянуть свет, да не времянку, а нормальное постоянное освещение. Вот дед Миха этим и занимался. Он приходил – и матушка Галина усаживала всех за стол. И его, и Даньку, и отца Кирилла. Ставила железные миски с дымящейся кашей, а сама садилась поодаль, кормить пищащего крошечного Саньку. Дед Миха с отцом Кириллом ели, неспешно беседуя о том о сем, то и дело вытирая бороды, а Данька слушал. И то, что он вот так запросто, за одним столом сидит со взрослым и уже одним своим молчаливым присутствием участвует в серьезном, солидном разговоре, наполняло пацаненка чувством собственного достоинства. Потом Данька получал от матушки Галины небольшой, литра на два, бидончик и бежал в насосный отсек к огромному титану, за кипятком – после ужина всегда долго, обстоятельно, часов до одиннадцати, пили чай из железных кружек. Прихлебывая, причмокивая, издавая все положенные в этом случае звуки. Иногда с сахаром, иногда с конфетами. Зависело от того, что выдавали утром на продскладе. С сахаром Данька чаевничать не очень любил, другое дело – с конфетой! «Мишка на севере» или, еще лучше, – «Птичье молоко». Сначала он осторожно обкусывал с конфеты шоколад, мгновенно тающий в горячем от кипятка рту, а потом, под конец стакана, зажмурившись, съедал белое или желтое желе.

После ужина, ставшего уже традицией, дед Миха забирал внука и, попрощавшись и обязательно пожелав доброй ночи, шел в свой отсек. Благо, не далеко было, на одном уровне жили. Дома он брал внука и заваливался на кровать. И начиналась вторая часть культурной вечерней программы – дед рассказывал обязательную сказку. Он их много знал – про Змея Горыныча, про Кощея, про Щуку… а когда заканчивались – либо заново начинал, либо свои выдумывал. Иногда – правда, довольно редко – рассказывал какую-нибудь поучительную историю из жизни. Конечно, старался подбирать историю со смыслом, понятным малолетке, но всегда – и в конце сказок, и в конце жизненных историй – следовала «мораль». Мораль, обычно, была простой: «добро побеждает зло», «не плюй в колодец – пригодится воды напиться», «живи и жить давай другим», «если есть возможность сделать добро – сделай». Иногда дед озвучивал ее сам, но чаще – требовал от внука, приучая его думать и доискиваться правды самостоятельно.

Наверное, именно в такие тихие, спокойные, уютные вечера Данька начинал сознательно ценить то, что его окружало. Маленький, тесноватый отсек с низким потолком, откидными полками, бетоном стен, окрашенным блеклой синей краской, металлическим рубчатым полом и толстой стальной дверью со штурвалом – таким был его родной дом. Дородная, красивая женщина с певучим голосом и добрыми глазами – это крестная. Высокий жилистый мужчина в черной рясе, с бородой, лежащей на груди, и строгим взглядом – отец Кирилл. Сверток, иногда орущий взахлеб, иногда причмокивающий и гукающий, – Санька. Крепкий, коренастый, с бородой, в которой уже начали пробиваться седые волоски, в тяжелых ботинках, армейской кепке и поблекшем от многочисленных стирок пятнистом комке – дед. И плотненький, лысенький, щекастенький, частенько насупленный пацаненок – сам Данька. Ценил – и боялся. Уже тогда он начинал понимать, как хрупок окружающий его мир и как легко его разрушить. Боялся, как, наверное, боится каждый ребенок.

Страхи были глупыми, детскими, но они были, и самый большой – страх смерти. Он, потерявший в несознательном возрасте отца и мать, боялся потерять теперь и остальных, всех тех, кто был ему так дорог. То деда электричеством убивает, то взрывается титан, когда матушка Галина набирает из него воды, то маленький Санька, захлебнувшийся смесью из бутылочки, – эти и подобные им сцены постоянно мелькали в его детском умишке. Но больше всего он боялся – боялся и ненавидел лютой ненавистью – изгнанного Паука.

Историю эту – как и то, почему у него нет отца и матери, – дед рассказал Даньке в пять лет. В тот вечер обычного ужина почему-то не получилось, да и дед с работы пришел пораньше – и Данька вцепился в него, как клещ. Дед Миха, понимавший, что рано или поздно такой вопрос задает любой ребенок, растущий без родителей, решил, что лучше рассказать сразу, не темнить и не обманывать. Пусть лучше парень узнает от него, чем от кого-то другого. К тому же, детская психика гораздо пластичней взрослой, и дед Миха, рассказывая, надеялся, что Данька, как бы серьезно он ни переживал, восстановится. Он и восстановился, но восстановление это заняло долгих десять лет. А пока – он боялся. Паук не раз приходил к нему во сне и, поглумившись, поиздевавшись над жителями Убежища, снова и снова затыкал воздуховоды вентиляционных шахт. Снова и снова Данька, всегда остававшийся единственным выжившим, бродил по сумрачным коридорам, переходам и залам жилища – а вокруг в самых разнообразных позах лежали тела… Дед, мама Галя, Санька, отец Кирилл – все, кто был ему так дорог, застыли вокруг без движения с синюшными от удушья лицами. А Паук, выныривающий временами из окружающей тьмы, безмолвно проплывал мимо него, мерзостно ухмыляясь и сжимая в руках человеческую ногу со следами зубов на ней.