Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем - читать онлайн книгу. Автор: Герман Романов cтр.№ 36

Михаил Александрович от такого искреннего признания только удивленно кхекнул, закашлялся, сдерживая неуместный смех, и кивнул Фомину, показав глазами на связанные руки. Тот быстро встал с лавки, подошел к мужикам, но мучиться с развязыванием узлов не стал. Взял у охранника, что бдительно стоял рядом с царем, кинжал и разрезал веревки. Крестьяне тут же принялись растирать затекшие запястья.

— Озадачили вы меня, мужики, — потянул слова Михаил Александрович. — Супротив меня воюете… И за меня… А ну, живо, православные, к той стене отойдите, на портреты царской фамилии посмотрите. Только на меня внимательно гляньте, чтоб заново не обмишулиться!

Повстанцы опешили от такого странного приказа, но послушно повернулись и отошли к красному углу, где под иконами богатый хозяин, крепенький старожил, до сих пор, презрев революционный угар на четвертом году, вывесил множество фотографий членов царствующего дома Романовых. Вырезанных ножницами из различных журналов.

— Он… Да он же!

— Похож-то как! Тятя, это он!

— Читай, Гриня, че написано-то.

Фомин с хитрой веселинкой подмигнул «царю Сибирскому», незаметно показав большой палец. А тот с усмешкой посмотрел на мужиков, как выяснилось, отца и сына, что шепотом переговаривались, уставившись в фотографии. Снимок самого Михаила Александровича они нашли сразу и сейчас внимательно на него смотрели.

— Его… Императорское… Высочество… Иптыть, тятя! Это ж сам царь Михаил Лександрыч! — Молодой повстанец впал в изумление, отвесив челюсть и выпучив глаза. Его отец выглядел не лучше, было смешно смотреть на красное отверстие рта посредине черной густой растительности усов и бороды. Теперь Михаил Александрович с Фоминым закхекали уже вдвоем, сдерживая смех при виде ошарашенных крестьян.

— Че деется?! Так ты и есть наш царь?!!! — изумленно прохрипел старший, лет сорока пяти, повстанец, и захлопал ресницами. Его лицо неожиданно исказилось мучительной гримасой, и после секундного размышления он рухнул на колени, взвыв во весь голос:

— Прости, царь-батюшка, неразумного. Тятька до смертушки забьет, коли узнает, что я с оружьем супротив тебя пошел. Побьет точно. Не помилует. У него рука чижелая!!!

— И меня прости, государь! — рядом встал на колени и сын, уставив на царя лицо, обезображенное сабельным ударом. — Запорет деда, без жалости запорет, меня и тятьку!

Неимоверными усилиями Михаил Александрович и Фомин сдержали рвущийся наружу смех. За эти дни Семен Федотович повидал немало пленных, но вот такую семейную парочку впервые. Парадокс времени — большинство красных партизан составляли как раз такие обеспеченные старожилы, которым коммунистическая власть нужна была, как сорняки на пшеничном поле. У крестьян от демагогии все извилины заплелись, вот оно, революционное лихолетье…

— Вы супротив Колчака поднялись? Так? — грозно спросил император и нахмурил брови, хотя ему хотелось смеяться.

— Да, всем миром, за тебя поднялись, царь-батюшка. По призыву твоему. — Отец отвесил степенный поклон. Он уже пришел в себя от удивления, и отвечал с достоинством. Но подчеркнуто почтительно, ибо царь наверняка отождествлялся с грозным тятей, что мог запросто запороть сына, несмотря на его седоватую бороду.

Патриархальные нравы у селян не редкость, а норма жизни. Что убьют, так то крестьяне воспринимали с фатализмом, а вот если дед запорет сына и внука, так это намного страшнее. Да и на само восстание поднимались миром, таковы нравы. А этим и ловко пользовались большевики, смущая народ столь противоречивыми лозунгами. Ведь царь у крестьян отождествлялся с той жизнью, когда все текло размеренно, порядок и спокойствие окутывали всю страну.

А Советская власть отождествлялась в мужицких умах с народовластием, да еще с семнадцатым годом, когда среди селян в ходу была забористая частушка, по которой они начали жить.

Бога нет, царя не стало,

Мы урядника убьем,

Податей платить не станем,

И в солдаты не пойдем.

Этого и хотелось крестьянам, вот только они на четвертом году революции осознали, что свобода свободой, но спокойствие и порядок им только царь дать может, и никто иной.

— Колчака я убрал, вся армия мне присягнула. Сибирское правительство меня царем признало. Так почто вы на мое войско войной пошли?! — В голосе Михаила Александровича лязгнула сталь.

— Омманули нас! — разом возопили отец с сыном. — С Красного Яра к нам в Зеледеево пришли, сказали буржуи идут, грабят хозяйства да баб с девками сильничают. Вот мы и поднялись… Прости неразумных!

— Мои солдаты за Сибирь дерутся, чтоб красных отсюда выгнать. Буржуев у меня быть не может, я за народную власть. Царство каиново на Руси утвердилось, церкви разрушают, народ развращают. В Москве памятник Иуде поставили! Бесы завсегда соблазняют, и вы, мужики, поддались. А неужто неведомо вам, что они сладко стелют, вот только спать жестко будет?!

— Прости, государь…

— Да, ладно. Голодны, чай? — Михаил Александрович ласково улыбнулся, повернулся к занавеске, что кутью от залы отгораживала, и позвал:

— Хозяюшка! Покорми чем-нибудь меня и мужиков. А то они намерзлись, настрадались.

Дородная женщина в красивом платье, с убранными под платок волосами, с бусами на шее, не вошла, а вплыла в комнату. Поклонилась низко.

— Сейчас накрою, царь-батюшка! Девки!

В комнату ворвались две девчонки, дочери лет пятнадцати, двойняшки, и забегали, захлопотали. Не прошло и пяти минут, как стол был заставлен сельскими разносолами, какими богата таежная земля. Миски, блюдца и тарелки буквально накрыли скатерть с бахромой. Семен Федотович сглотнул, ведь с ночи не ел, так, сухарей пожевал в поезде.

Тут было на что посмотреть — хозяйка расстаралась, хоть предпоследний день поста рождественского идет. Видно, для разговения приготовлено, но служивые пост-то не соблюдают, Господь на то освобождение дает. А глаза радовались, во рту скопилась слюна — холодное отварное мясо, копченая и соленая рыба как целая, так и кусками, жареная дичина, фаршированные курицы, соленые грибы, квашеная капуста, маринованные огурчики, всевозможные пироги, кренделя и заедки. Перечислять можно долго, эт сеттера, эт сеттера, эт сеттера…

Хозяюшка прямо увивалась возле Михаила Александровича, лучший кусок в тарелку подкладывала. А на мужиков посмотрела так, будто скалкой ударила, и прошипела тихо: «Ох и злыдни дурные!»

Семен Федотович ел все, что пригожие девицы сноровисто подкладывали царскому генералу, гордые от такой чести. Михаил Александрович объяснял мужикам, как говорилось в это смутное время, текущий момент, и изредка хвалил хозяйку, а бывшие повстанцы все виноватились и хоть пытались есть, но кусок в горло не лез…

— Так вот, мужики! Пойдете ли вы всем миром за меня, и долю лучшую обретете, или с красными поганцами Бога предадите, как иуды. Только вряд ли они тридцать сребреников вам платить будут!