Теперь пришел черед Джулиана подпрыгнуть. В такие шарады он не играл уже несколько лет.
– Так вот почему ты оставил двух своих троянцев на дереве? Ты перегородил дорогу толпами паломников и заставил солдат идти в обход?
– Сразу видно прирожденного стратега.
Он так и не ответил. Джулиан пожал плечами:
– Есть ведь какое-то зловещее пророчество насчет костей молодых мужчин в Ниолленде.
Эдвард кивнул, потянулся и снова зевнул. Он оглянулся на воинов, улыбнулся Домми и снова оценивающе посмотрел на Джулиана.
– Пора в дорогу. Джентльменам положено подойти раньше, чтобы встретить миссис Ньютон, когда она появится, не так ли?
Джулиан выругался про себя. Он обещал не предостерегать… Если бы только Экзетер не казался таким изможденным… Черт! Ну хоть намекнуть-то он может?
– Почему бы тебе не отдохнуть, старина, и не прийти завтра, когда ты будешь посвежее?
Экзетер, похоже, понял – лицо его осветилось благодарной улыбкой, словно подсвеченный изнутри пергамент. Потом покачал головой:
– Мне лучше идти. Я ожидаю отряд лучших ниолийских гвардейцев, и было бы просто нечестно позволить им нарваться на Урсулу, не предупредив их, верно? Скажи, мне надо бояться только миссис Ньютон, или остальные тоже нагрузили ее своей маной?
Джулиан поперхнулся.
– Так это возможно? Возможно передавать ману?
– Конечно. Именно так мелкие боги платят дань Пятерым. – Он с кряхтением потянулся за сандалиями, и его телохранители разом повскакивали на ноги, даже те, которые казались спящими. – Там, в Шуджуби, чертовски мощный узел. Мне нужно попасть туда раньше солдат.
Узел стал бы для него крепостью, но только если у него было бы достаточно маны, чтобы использовать его. И у Джулиана ее тоже не было, так что помочь он не мог, что бы ни случилось.
30
Хромая, Экзетер выбрался на дорогу; ходьба явно была для него тяжким испытанием. Его преторианцы хлопотали вокруг него как заботливые наседки, но он, казалось, не замечал их, надвинув на лицо капюшон. Они, конечно, с радостью понесли бы его на руках, но никакой пророк себе бы этого не позволил. Чуть позже он подозвал Домми. Солнце наконец-то поубавило свой жар. На узкой тропе народу было тьма-тьмущая. Джулиан вдруг обнаружил, что его как-то исключили из беседы и он шагает за собственным слугой в окружении вооруженной охраны, словно какой-нибудь преступник по пути на виселицу.
Он попытался завести разговор с мрачными копьеносцами, но не понял почти ничего из их сильно искаженного джоалийского. К тому же они и сами не очень охотно шли на разговор, не зная ни того, кто он, ни того, как относится к нему их предводитель. Вот тот, рыжий, совсем другое дело, он явно давний друг босса.
До сих пор Джулиан так и не добился ничего от Экзетера. Он так и не знал, почему тот изменил свое отношение к «Филобийскому Завету». И потом еще Урсула. Как быть с ней? Он ожидал встретить Освободителя, по уши нагруженного маной, готового к бою. Правда, наблюдая за шагавшей перед ним фигурой в серой хламиде, он видел, что харизма начинает оказывать свое действие. Даже сейчас, не находясь на узле, Экзетер понемногу переставал хромать, черпая силу из поклонения телохранителей и восхищенных паломников, которых он обгонял. Это, несомненно, поможет ему продержаться хотя бы до Шуджуби, но не защитит ни от Урсулы, ни от улан королевы Эльванайф.
Примерно час они, обливаясь потом и отгоняя надоедливую мошкару, брели через болото, иногда сворачивая к каменистым склонам Ниолслоупа. В конце концов Экзетер вспомнил о приличиях. Отстав от Домми, он пристроился к Джулиану.
– Домми сказал мне, что война кончилась. – Теперь он выглядел гораздо лучше, и его синие глаза сияли. Возможно, он набрался сил для поединка.
– Точно. Боши проиграли. Мы и сами не знаем еще всех подробностей. – Джулиан рассказал все, что ему было известно, удивляясь тому, как мало это его волнует. Ему все реже и реже снился тот ад, через который он прошел во Фландрии. – Зато ты начал другую. Другую войну, я имел в виду.
– Боже! Служба огорчена этим?
– Очень. Не знаю, что с ними будет, когда они узнают, что ты изменил их доктрину.
– Сами виноваты, не надо было придумывать демонов. Что это за религия, если она основана на лжи и вымыслах?
– Попробуй объяснить это Урсуле.
Экзетер не ответил. Лица его под капюшоном не было видно. Тогда, в Фэллоу, он был классным подающим, а вот отбивающим – так себе. Впрочем, порой пробить его было не проще, чем каменную стену. Похоже, сейчас он находился как раз в такой форме, ибо отбивал любой вопрос, который подавал ему Джулиан.
– Ты не раздаешь обращенным золотые серьги?
– Золота нет.
– Зато ты завел новый обычай – крещение водой!
– Вода дешевле.
– Ну да, каждый культ требует посвящения в той или иной форме, – согласился Джулиан. – А обрезание, конечно, было бы слишком хлопотно?
– Прошу тебя! – поморщился Экзетер.
– Значит, ты вступил в союз с Пентатеоном?
– Не все из них монстры.
– И это они справляются с теми Жнецами, которых Зэц напустил на тебя?
– До сих пор справлялись.
Если Пятеро напуганы силой Зэца, они могут принять Освободителя в качестве союзника или использовать его как ширму, хотя только полный идиот может довериться им – любому из них. Что наобещал им Экзетер в обмен на их помощь? Насколько он поступился принципами? Задать любой из этих вопросов значило бы положить конец разговору и растоптать хрупкие ростки возрождающейся старой дружбы.
– Мне казалось, Зэц уже сильнее каждого из них, а то и всех вместе?
Экзетер пожал плечами:
– Как знать? И как узнать, не попробовав? Никто еще не играл в Большую Игру с открытыми картами.
– Но почему он не пытается расправиться с тобой теперь, когда знает, где ты? – не сдавался Джулиан.
– Вот ты у нас человек военный. Скажи, ты посылаешь своих стрелков, и они не возвращаются. Пошлешь ли ты за ними всю свою армию?
– Нет. Я послал бы кого-нибудь посильнее на разведку.
– Вот и мне кажется, что сейчас он занят именно этим. Жнецы – это всего лишь туземцы, порабощенные маной. Они вооружены ритуалами, позволяющими увеличивать мощь их бога, но вся их сила исходит от самого Зэца.
– Но если он пошлет кого-то посильнее, ты сможешь распознать их? Их чары?
Экзетер помолчал, прежде чем ответить. Джулиан не понял, обдумывает ли он ответ, или просто не хочет говорить.