— Ого! — произнес герцог, находивший, что дело это нешуточное.
— Тем самым мы получим возможность сразу покончить со всеми ересиархами — и религиозными и политическими.
— Все это чудесно, господа, — сказал Майен, — но вы мне не объяснили, как вы возьмете с одного удара Лувр — это же настоящая крепость, которую непрестанно охраняют гвардейцы и вооруженные дворяне. Король хоть иробок, но его вам не црирезать, как начальника ночной охраны. Он станет защищаться, а ведь он — подумайте хорошенько — король, его присутствие произведет сильнейшее впечатление на горожан, и вас разобьют.
— Для нападения на Лувр мы отобрали четыре тысячи человек, монсеньер. Эти люди не так уж любят Генриха Валуа, и вид короля не произведет на них впечатления, о котором вы говорите.
— Вы полагаете, что четырех тысяч достаточно?
— Разумеется; нас будет десять против одного, — сказал Бюсси-Леклер.
— А швейцарцы? Их тоже четыре тысячи, господа.
— Да, но они в Ланьи, а Ланьи — в восьми лье от Парижа. Даже если король сможет их предупредить, гонцам потребуется два часа, чтобы туда добраться, да швейцарцам — восемь часов, чтобы пешим строем прийти в Париж, итого — десять часов. Они явятся как раз к тому времени, когда их задержат у застав: за десять часов мы станем хозяевами города.
— Что ж, допускаю: начальник ночной стражи убит, должностные лица погибли, городская власть пала — словом, все преграды уничтожены; вы, наверно, уже решили, что тогда предпримете?
— Мы установим правительство честных людей, какими сами являемся, — сказал Бригар, — а дальше нам нужно только одно: преуспеть в своих торговых делах и обеспечить хлебом насущным жен и детей. Кое у кого может явиться честолюбивое желание стать квартальным надзирателем или командиром роты в городском ополчении. Что ж, господин герцог, мы займем эти должности, но тем дело и ограничится. Как видите, мы нетребовательны.
— Господин Бригар, ваши слова — чистое золото. Да, вы честные люди и, уверен, не потерпите в своих делах недостойных.
— О нет, нет! — раздались голоса. — Только доброе вино, без всякого осадка!
— Прекрасно сказано! — молвил герцог. — Но знаете ли вы, заместитель парижского прево, сколько в Иль-де-Франсе бездельников и проходимцев?
Никола Пулен как бы нехотя приблизился к герцогу.
— К сожалению, их очень много, монсеньер.
— Но сколько именно?
Пулен принялся считать по пальцам.
— Воров тысячи три-четыре; бездельников и нищих две — две с половиной; случайных преступников полторы — две; убийц четыреста — пятьсот человек.
— Итак, по меньшей мере шесть — шесть с половиной тысяч мерзавцев и висельников. Какую религию они исповедуют?
— Как вы сказали, монсеньер? — переспросил Пулен.
— Я спрашиваю: они католики или гугеноты?
Пулен рассмеялся.
— Они исповедуют одну религию, монсеньер, — сказал он, — их бог — золото.
— А что вы скажете об их политических убеждениях? Кто они — сторонники дома Валуа, лигисты, политики или друзья короля Иаваррского?
— Они разбойники и грабители.
— Не думайте, монсеньер, — сказал Крюсе, — что мы возьмем в союзники подобных людей.
— Конечно, не думаю. Вот это меня и смущает.
— Но почему, монсеньер? — с удивлением спросили члены делегации.
— Поймите же, господа: когда эти люди увидят, что в Париже нет больше начальства, блюстителей порядка, королевской власти — словом, ничего такого, что их обуздывало, они примутся обчищать ваши лавки и ваши дома.
— Черт побери! — сказали, переглядываясь, депутаты.
— Я полагаю, что над этим вопросом стоит поразмыслить, не так ли, господа? — спросил герцог. — Что до меня, то я постараюсь устранить беду, ибо девиз моего брата и мой — «ваши интересы превыше наших интересов».
Послышался одобрительный шепот.
— Теперь, господа, позвольте человеку, проделавшему двадцать четыре лье верхом, поспать несколько часов. В том, чтобы выждать время, опасности нет. Может быть, вы другого мнения?
— Вы правы, господин герцог, — сказал Бригар.
— Отлично.
— Разрешите же нам, монсеньер, откланяться, — продолжал Бригар, — а когда вам угодно будет назначить новую встречу…
— Постараюсь сделать это как можно скорее, господа, будьте покойны, — сказал Майен. — Может быть, завтра, самое позднее — послезавтра.
И, распрощавшись наконец с лигистами, он оставил их изумленными его предусмотрительностью.
Но не успел он скрыться, как потайная дверь в стене отворилась и в зал вошла какая-то женщина.
— Герцогиня! — вскричали депутаты.
— Да, господа, — воскликнула она, — я пришла, чтобы вывести вас из затруднения!
Депутаты, знавшие решительность герцогини, но в то же время несколько опасавшиеся ее пыла, окружили вновь прибывшую.
— Господа, — продолжала она с улыбкой, — Юдифь
[37]
совершила то, чего не сделали остальные иудеи. Не теряйте надежды — у меня есть свой план.
И, протянув лигистам свои белые ручки, она удалилась в ту же дверь, за которой скрылся Майен.
— Ей-богу, — вскричал Бюсси-Леклер, выходя вслед за герцогиней, — кажется, в их семье она одна настоящий мужчина!
— Уф! — прошептал Никола Пулен, отирая пот, проступивший у него на лбу, когда он увидел госпожу де Монпансье. — Хотел бы я быть в стороне от всего этого…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. Еще раз о брате Борроме
Было около десяти часов вечера, когда господа депутаты стали расходиться, обмениваясь поклонами. Никола Пулен жил дальше всех; он одиноко шагал домой, размышляя о своем затруднительном положении. В самом деле, Робер Брике никогда не простит ему, если он утаит план действий, который Лашапель-Марто так простодушно изложил господину де Майену.
Когда Никола Пулен, по-прежнему погруженный в невеселые думы, дошел до середины улицы Пьер-о-Реаль шириной в каких-нибудь четыре фута, он увидел бегущего ему навстречу монаха в подвернутой до колен рясе. Двоим тут было не разойтись.