Шико перехватил его взгляд.
– Вот так раз! – сказал он со своей обычной бесцеремонностью. – Нынче вечером ты, мне кажется, строишь глазки, Генрих. Может быть, ты ищешь, кому бы преподнести жирное аббатство с десятью тысячами ливров дохода? Сгинь, нечистая сила! А какой лихой приор из меня выйдет! Подавай сюда твое аббатство, сын мой, подари его мне.
– Сопровождайте меня, Шико, – сказал король. – Доброй ночи, господа. Я иду спать.
Шико повернулся к придворным, подкрутил усы, принял грациозную позу и, томно закатив глаза, повторил, подражая голосу Генриха:
– Доброй ночи, господа, доброй ночи. Мы идем спать.
Придворные закусили губы, король покраснел.
– Ах да, – спохватился Шико, – а где мой куафер, где мой брадобрей, где мой камердинер – и прежде всего где моя помада?
– Нет, – возразил король, – ничего этого не будет. Начинается пост, и я приступил к покаянию.
– Ах, до чего жаль помады, – вздохнул Шико.
Король и шут вошли в уже знакомую нам королевскую опочивальню.
– Так вот оно как, Генрих! – сказал Шико. – Стало быть, я в фаворе, не правда ли? Стало быть, без меня не обойдешься? Стало быть, я смазлив, смазливее этого купидона Келюса?
– Замолчи, шут! – приказал король. – А вы оставьте нас, – обратился он к слугам.
Слуги повиновались, дверь за ними закрылась, Генрих и Шико остались одни. Шико с удивлением посмотрел на короля.
– Зачем ты их отослал? – спросил он. – Ведь нас с тобой еще не умастили притираниями. Может, ты хочешь намазать меня собственноручно, своей королевской десницей? Ну что ж! Эта епитимья не хуже любой другой.
Генрих не отвечал. Они были одни, и два короля, безумец и мудрец, посмотрели в глаза друг другу.
– Помолимся, – сказал Генрих.
– Спасибо! Вот удружил! – воскликнул Шико. – Нечего сказать, приятное времяпрепровождение. Если ты за этим меня пригласил, то лучше мне вернуться обратно в ту дурную компанию, в которой я находился. Прощай, сын мой. Доброй ночи.
– Останьтесь! – приказал король.
– Ого! – воскликнул Шико, выпрямляясь. – Кажись, мы вырождаемся в тиранию. Ты деспот! Фаларис!
[20]
Дионисий!
[21]
Мне здесь надоело. Нынче я целый день по твоей милости обрабатывал плеткой из бычьих жил плечи своих лучших друзей, а пришел вечер – и ты хочешь начать все с начала… Чума меня возьми! Отложим это занятие, Генрих. Нас здесь всего лишь двое, а когда двое дерутся… каждый удар попадает в цель.
– Замолчите вы, несносный болтун, – прикрикнул на шута король, – и подумайте о своих грехах.
– Добро! Вот мы и договорились. Ты хочешь, чтобы я каялся? Ты этого от меня хочешь? Ну а в чем мне каяться? В том, что я сделался шутом у монаха? Confiteor… Я раскаиваюсь, mea culpa… Это моя вина, это моя вина, это моя тягчайшая вина!
– Не богохульствуй, жалкий грешник, не богохульствуй, – сказал король.
– Ах так! – воскликнул Шико. – Пусть лучше меня посадят в клетку со львами или с обезьянами, лишь бы не оставаться здесь, взаперти с королем-маньяком. Прощай, Генрих! Я ухожу.
Король схватил ключ от двери.
– Генрих, у тебя страшный вид, и предупреждаю, если ты меня не выпустишь отсюда, я кликну людей, я буду кричать, я сломаю дверь, я разобью окно. Я!.. Я!..
– Шико, – печально сказал король, – Шико, друг мой, ты пользуешься моим угнетенным состоянием.
– А-а, я понимаю, – ответил Шико, – тебе страшно остаться совсем одному, все вы, тираны, такие. Прикажи построить тебе двенадцать комнат, как Дионисий, или двенадцать дворцов, как Тиберий.
[22]
А пока что возьми мою шпагу и позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?
При слове «страшно» в глазах короля сверкнула молния, затем он поднялся, охваченный какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.
Во всем теле Генриха чувствовалось такое возбуждение, а лицо его так побледнело, что Шико подумал – уж не заболел ли король на самом деле. С испуганным видом он следил за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и наконец сказал ему:
– Послушай, сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими страхами со мной, с твоим дружком Шико.
Король остановился перед шутом, глядя ему прямо в глаза.
– Да, – сказал он, – ты – мой друг, мой единственный друг.
– Кстати, в аббатстве Балансе пустует место приора, – заметил Шико.
– Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?
– Недостает приора и в аббатстве Питивьер, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.
– Несмотря на твои шутовские выходки, – продолжал король, – ты человек отважный.
– Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.
– И даже можешь дать разумный совет.
– В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне придется во всем поддакивать королю.
– Замолчите, Шико, замолчите, час приближается, ужасный час.
– Что на тебя опять накатило? – спросил Шико.
– Вы увидите, вы услышите.
– Что я увижу? Кого услышу?
– Подождите немного, и вы узнаете все, все, что хотите знать. Подождите.
– Нет, нет, ни за что на свете я не стану ждать. И какая бешеная блоха укусила твоего батюшку и твою матушку в ту злосчастную ночь, когда им вздумалось тебя зачать?
– Шико, ты храбрый человек?
– Да, и горжусь этим. Но я не стану подвергать мою храбрость такому испытанию. Сгинь, нечистая сила! Если король Франции и Польши вопит ночью, да так громко, что во всем Лувре поднимается переполох, то с меня-то что взять? Я человек маленький и могу даже опозорить твою опочивальню. Прощай, Генрих, позови своих капитанов, швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне позволь выбраться на свободу. К дьяволу невидимую погибель! К дьяволу неведомую опасность!
– Я вам приказываю остаться, – властно произнес король.
– Клянусь честью! Вот забавный монарх, он хочет отдавать приказания страху. Я боюсь, боюсь, говорю тебе. Ко мне! На помощь!