– Э! В этом как раз и причина его смерти: он слишком много смотрел и в особенности слишком много говорил.
– Сен-Люк, друг мой, – сказала молодая женщина, схватив мужа за руки.
– Что?
– Вы от меня ничего не скрываете?
– Я? Ничего решительно, клянусь вам. Не скрываю даже места, где он умер.
– А где он умер?
– Там, за стеной, на той самой полянке, где наш друг Бюсси имел обыкновение привязывать своего коня.
– Это вы его убили, Сен-Люк?
– Проклятие! А кто же еще? Нас было только двое, я возвращаюсь живой и говорю вам, что он мертв: нетрудно отгадать, кто из нас двоих кого убил.
– Несчастный вы человек!
– Ах, дорогая моя! – сказал Сен-Люк. – Он меня на это вызвал: оскорбил меня, первый обнажил шпагу.
– Это ужасно! Это ужасно! Бедный граф!
– Вот, вот, – сказал Сен-Люк, – я так и знал. Увидите, через неделю его будут называть: «Святой Монсоро».
– Но вам нельзя оставаться здесь! – вскричала Жанна. – Вы не можете больше жить под крышей дома того человека, которого вы убили.
– Это самое я только что и сказал себе и потому поспешил к вам, моя дорогая, просить вас подготовиться к отъезду.
– Но вас-то он, по крайней мере, не ранил?
– Наконец-то! Вот вопрос, который, хотя и задан с некоторым запозданием, все же примиряет меня с вами! Нет, я совершенно невредим.
– Стало быть, мы уезжаем?
– И чем скорее, тем лучше, так как вы понимаете; с минуты на минуту несчастье может открыться.
– Какое несчастье? – вскрикнула госпожа де Сен-Люк, возвращаясь вспять в своих мыслях, как иной раз возвращаются назад по своим шагам.
– Ах! – вздохнул Сен-Люк.
– Но я подумала, – сказала Жанна, – ведь теперь госпожа де Монсоро – вдова.
– То же самое говорил себе я.
– После того как убили его?
– Нет, до того.
– Что ж, пока я пойду предупредить ее…
– Щадите ее чувства, дорогой друг!
– Бессовестный! Пока я пойду предупредить ее, оседлайте коней: сами оседлайте, как для прогулки.
– Замечательная мысль! Хорошо, если у вас их будет побольше, дорогая моя, потому что, должен вам признаться, у меня уже голова идет кругом.
– Но куда мы поедем?
– В Париж.
– В Париж! А король?
– Король, наверное, уже все забыл. Произошло столько событий с тех пор, как мы с ним виделись, и, кроме того, если будет война, что вероятно, мое место возле него.
– Хорошо. Значит, мы едем в Париж?
– Да. Но сначала мне нужны перо и чернила.
– Кому вы собираетесь писать?
– Бюсси. Вы понимаете, что я не могу покинуть Анжу, не сказав ему, почему я уезжаю.
– Это верно. Все, что нужно для письма, вы найдете в моей комнате.
Сен-Люк тотчас же туда поднялся и рукой, которая, какой бы твердой она у него ни была, все же слегка дрожала, торопливо набросал следующие строки:
«Дорогой друг!
Вы узнаете из уст молвы о несчастье, которое приключилось с господином де Монсоро. Мы с ним поспорили на старой лесосеке о причинах и следствиях разрушения стен и о том, следует ли лошадям самим находить дорогу. В разгар этого спора господин де Монсоро упал на маки и одуванчики, и столь неловко, что тут же на месте умер.
Ваш друг навеки
Сен-Люк.
Р.S. Так как все это в первую минуту может показаться вам несколько неправдоподобным, добавлю, что, когда произошло это несчастье, мы оба держали в руках шпаги.
Я немедленно уезжаю в Париж засвидетельствовать мое почтение королю. В Анжу, после того, что случилось, я не чувствую себя в полной безопасности».
Десять минут спустя один из слуг барона уже скакал с этим письмом в Анжер, в то время как господин и госпожа де Сен-Люк, в полном одиночестве, покидали замок через потайные ворота, выходившие на самую кратчайшую дорогу к Парижу. Они оставили Диану в слезах и в особенности в большом затруднении, как рассказать барону грустную историю этой дуэли.
Когда Сен-Люк проезжал мимо, Диана отвела глаза в сторону.
– Вот и оказывай после этого услуги своим друзьям, – сказал тот жене. – Нет, решительно, все люди неблагодарны, только один я способен на признательность.
Глава XXVII,
где мы присутствуем при далеко не торжественном въезде королевы-матери в добрый город Анжер
В тот самый час, когда граф де Монсоро упал, сраженный шпагой Сен-Люка, у ворот Анжера, закрытых, как известно, на все запоры, протрубили разом четыре трубы.
Предупрежденная заранее стража подняла флаг и откликнулась такой же симфонией.
Это подъехала к городу Анжеру Екатерина Медичи, в сопровождении достаточно внушительной свиты.
Тотчас же дали знать Бюсси. Тот встал с постели и отправился к принцу, который немедленно улегся в постель.
Арии, исполненные трубачами королевы, были, разумеется, прекрасными ариями, но не обладали могуществом тех, которые разрушили стены Иерихона,
[138]
– ворота Анжера не отворились.
Екатерина выглянула из кареты, чтобы показаться часовым, надеясь, что ее царственный облик произведет большее впечатление, чем звуки труб.
Анжерские ополченцы, увидев королеву, приветствовали ее, и даже весьма учтиво, но ворота остались закрытыми.
Екатерина послала к воротам одного из своих приближенных. Его там осыпали любезностями.
Но когда он потребовал открыть ворота королеве-матери, настаивая, чтобы ее величество была принята с почестями, ему ответили, что Анжер – военная крепость и поэтому ворота его не могут быть открыты без соблюдения некоторых обязательных формальностей.
Весьма уязвленный полученным ответом, посланец вернулся к своей повелительнице, и тогда Екатерина произнесла те слова, во всем их горьком и глубоком значении, которые позже несколько видоизменил, соответственно возросшему могуществу королевской власти, Людовик XIV.
– Я жду! – прошептала она.
И придворные, окружавшие ее карету, содрогнулись.