Вдруг Ипполит быстро вскочил со стула, точно его сорвали с
места.
— Солнце взошло! — вскричал он, увидев блестевшие верхушки
деревьев и показывая на них князю точно на чудо: — взошло!
— А вы думали не взойдет, что ли? — заметил Фердыщенко.
— Опять жарища на целый день, — с небрежною досадой бормотал
Ганя, держа в руках шляпу, потягиваясь и зевая, — ну как на месяц эдакой
засухи!.. Идем или нет, Птицын?
Ипполит прислушивался с удивлением, доходившим до столбняка;
вдруг он страшно побледнел и весь затрясся.
— Вы очень неловко выделываете ваше равнодушие, чтобы меня
оскорбить, — обратился он к Гане, смотря на него в упор, — вы негодяй!
— Ну, это уж чорт знает что такое, эдак расстегиваться! —
заорал Фердыщенко: — что за феноменальное слабосилие!
— Просто дурак, — сказал Ганя. Ипполит несколько скрепился.
— Я понимаю, господа, — начал он, попрежнему дрожа и
осекаясь на каждом слове, — что я мог заслужить ваше личное мщение, и… жалею,
что замучил вас этим бредом (он указал на рукопись), а впрочем, жалею, что
совсем не замучил… (он глупо улыбнулся), замучил, Евгений Павлыч? — вдруг
перескочил он к нему с вопросом: — замучил или нет? Говорите!
— Растянуто немного, а впрочем…
— Говорите всё! Не лгите хоть раз в вашей жизни! — дрожал и
приказывал Ипполит.
— О, мне решительно всё равно! Сделайте одолжение, прошу
вас, оставьте меня в покое, — брезгливо отвернулся Евгений Павлович.
— Покойной ночи, князь, — подошел к князю Птицын.
— Да он сейчас застрелится, что же вы! Посмотрите на него! —
вскрикнула Вера и рванулась к Ипполиту в чрезвычайном испуге и даже схватила
его за руки: — ведь он сказал, что на восходе солнца застрелится, что же вы!
— Не застрелится! — с злорадством пробормотало несколько
голосов, в том числе Ганя.
— Господа, берегитесь! — крикнул Коля, тоже схватив Ипполита
за руку: — вы только на него посмотрите! Князь! Князь, да что же вы!
Около Ипполита столпились Вера, Коля, Келлер и Бурдовский;
все четверо схватились за него руками.
— Он имеет право, право!.. — бормотал Бурдовский, впрочем
тоже совсем как потерянный.
— Позвольте, князь, какие ваши распоряжения? — подошел к
князю Лебедев, хмельной и озлобленный до нахальства.
— Какие распоряжения?
— Нет-с; позвольте-с; я хозяин-с, хотя и не желаю
манкировать вам в уважении… Положим, что и вы хозяин, но я не хочу, чтобы так в
моем собственном доме… Так-с.
— Не застрелится; балует мальчишка! — с негодованием и с
апломбом неожиданно прокричал генерал Иволгин.
— Ай-да генерал! — похвалил Фердыщенко.
— Знаю, что не застрелится, генерал, многоуважаемый генерал,
но всё-таки… ибо я хозяин.
— Послушайте, господин Терентьев, — сказал вдруг Птицын,
простившись с князем и протягивая руку Ипполиту, — вы, кажется, в своей
тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш
скелет, собственный ваш, то-есть ваши кости завещаете?
— Да, мои кости…
— То-то. А то ведь можно ошибиться; говорят, уже был такой
случай.
— Что вы его дразните? — вскричал вдруг князь.
— До слез довели, — прибавил Фердыщенко.
Но Ипполит вовсе не плакал. Он двинулся было с места, но
четверо, его обступившие, вдруг разом схватили его за руки. Раздался смех.
— К тому и вел, что за руки будут держать; на то и тетрадку
прочел, — заметил Рогожин. — Прощай, князь. Эк досиделись; кости болят.
— Если вы действительно хотели застрелиться, Терентьев, —
засмеялся Евгений Павлович, — то уж я бы, после таких комплиментов, на вашем
месте, нарочно бы не застрелился, чтоб их подразнить.
— Им ужасно хочется видеть, как я застрелюсь! — вскинулся на
него Ипполит.
Он говорил точно накидываясь.
— Им досадно, что не увидят.
— Так и вы думаете, что не увидят?
— Я вас не поджигаю; я, напротив, думаю, что очень возможно,
что вы застрелитесь. Главное, не сердитесь… — протянул Евгений Павлович,
покровительственно растягивая свои слова.
— Я теперь только вижу, что сделал ужасную ошибку, прочтя им
эту тетрадь! — проговорил Ипполит, с таким внезапно доверчивым видом смотря на
Евгения Павловича, как будто просил у друга дружеского совета.
— Положение смешное, но… право, не знаю, что вам
посоветовать, — улыбаясь ответил Евгений Павлович.
Ипполит строго в упор смотрел на него, не отрываясь, и
молчал. Можно было подумать, что минутами он совсем забывался.
— Нет-с, позвольте-с, манера-то ведь при этом какая-с, —
проговорил Лебедев, — “застрелюсь, дескать, в парке, чтобы никого не
обеспокоить!” Это он думает, что он никого не обеспокоит, что сойдет с лестницы
три шага в сад.
— Господа… — начал было князь.
— Нет-с, позвольте-с, многоуважаемый князь, — с яростию
ухватился Лебедев, — так как вы сами изволите видеть, что это не шутка, и так
как половина ваших гостей, по крайней мере, того же мнения и уверены, что
теперь, после произнесенных здесь слов, он уж непременно должен застрелиться из
чести, то я хозяин-с и при свидетелях объявляю, что приглашаю вас
способствовать!
— Что же надо сделать, Лебедев? Я готов вам способствовать.
— А вот что-с: во-первых, чтоб он тотчас же выдал свой
пистолет, которым он хвастался пред нами, со всеми препаратами. Если выдаст, то
я согласен на то, чтобы допустить его переночевать эту ночь в этом доме, в виду
болезненного состояния его, с тем, конечно, что под надзором с моей стороны. Но
завтра пусть непременно отправляется, куда ему будет угодно; извините, князь!
Если же не выдаст оружия, то я немедленно, сейчас же беру его за руки, я за
одну, генерал за другую, и сей же час пошлю известить полицию, и тогда уже дело
перейдет на рассмотрение полиции-с. Господин Фердыщенко, по знакомству,
сходит-с.
Поднялся шум; Лебедев горячился и выходил уже из меры;
Фердыщенко приготовлялся идти в полицию; Ганя неистово настаивал на том, что
никто не застрелится. Евгений Павлович молчал.
— Князь, слетали вы когда-нибудь с колокольни? — прошептал
ему вдруг Ипполит.
— Н-нет… — наивно ответил князь.
— Неужели вы думали, что я не предвидел всей этой ненависти!
— прошептал опять Ипполит, засверкав глазами и смотря на князя, точно и в самом
деле ждал от него ответа. — Довольно! — закричал он вдруг на всю публику: — я
виноват… больше всех! Лебедев, вот ключ (он вынул портмоне и из него стальное
кольцо с тремя или четырьмя небольшими ключиками), вот этот, предпоследний… Коля
вам укажет… Коля! Где Коля? — вскричал он смотря на Колю и не видя его: — да…
вот он вам укажет; он вместе со мной давеча укладывал сак. Сведите его, Коля; у
князя в кабинете, под столом… мой сак… этим ключиком, внизу, в сундучке… мой
пистолет и рожок с порохом. Он сам укладывал давеча, господин Лебедев, он вам
покажет; но с тем, что завтра рано, когда я поеду в Петербург, вы мне отдадите
пистолет назад. Слышите? Я делаю это для князя; не для вас.