И дождался. Вылез диверсант этот с распухшей
от комаров рожей на верную свою гибель: пить им там, что ли, захотелось. Вылез
осторожно, с автоматом под рукой и двумя флягами у пояса. Долго всматривался,
слушал, но отклеился-таки от стены и к колодцу направился. И тогда Васков
медленно поднял наган, затаил дыхание, как на соревнованиях, и плавно спустил
курок. Треснул выстрел, и немца с силой швырнуло вперед. Старшина для верности
еще раз выстрелил в него, хотел было вскочить, да чудом уловил вороненый блеск
ствола в щели перекошенной двери и замер. Второй — тот, раненый — прикрывал
своего, все видел, и бежать к колодцу — значило получить пулю.
Похолодел Васков: даст сейчас подбитый этот
очередь. Просто так, в воздух: гулкую, тревожную, и все. Вмиг притопают немцы,
прочешут лес, и кончилась служба старшины. Второй раз не убежишь.
Только не стрелял что-то этот немец. Ждал
чего-то, водил стволом настороженно и не сигналил. Видел, как товарищ его рылом
в сруб уперся, еще дергаясь, видел, а на помощь не звал. Ждал… Чего ждал?…
И понял вдруг Васков. Все понял: себя спасает,
шкура фашистская. Плевать ему на умирающего, на приказ, на друзей своих, что к
озерам ушли: он сейчас только о том думает, чтоб внимание к себе не привлечь.
Он невидимого противника до ужаса боится и об одном лишь молится: как бы втихую
отлежаться за бревнами в обхват толщиной.
Да, не героем фриц оказался, когда смерть в
глаза заглянула. Совсем не героем, и, поняв это, старшина вздохнул с
облегчением.
Сунув наган в кобуру, Федот Евграфыч осторожно
отполз назад, быстро обогнул скит и подобрался к колодцу с другой стороны. Как
он и рассчитывал, раненый фриц на убитого не глядел, и старшина спокойно
подполз к нему, снял автомат, сумку с запасными обоймами с пояса и незамеченным
вернулся в лес.
Теперь все от его быстроты зависело, потому
что путь он выбрал кружной. Тут уж рисковать приходилось, и он рисковал — и
пронесло. Вломился в соснячок, что к гряде вел, и тогда только отдышался.
Здесь свои места были, брюхом исползанные.
Здесь где-то девчата его прятались, если не подались на восток. Но хоть и велел
он им отходить в случае чего, а не верилось сейчас Федоту Евграфычу, что
выполнили они приказ его слово в слово. Не верилось и не хотелось верить.
Тут он передохнул, послушал, не слышно ли где
немцев, и осторожно двинулся к Синюхиной гряде путем, по которому сутки назад
шел с Осяниной. Тогда все еще живы были. Все, кроме Лизы Бричкиной…
Все-таки отошли они. Недалеко, правда: за речку,
где прошлым утром спектакль фрицам устраивали. А Федот Евграфыч про это не
подумал и, не найдя их ни в камнях, ни на старых позициях, вышел на берег уже
не для поисков, а просто в растерянности. Понял вдруг, что один остался, совсем
один, с пробитой рукой, и такая тоска тут на него навалилась, так все в голове
спуталось, что к месту этому добрел уже совсем не в себе. И только на колени
привстал, чтоб напиться, шепот услышал:
— Федот Евграфыч… И крик следом:
— Федот Евграфыч!… Товарищ старшина!…
Голову вздернул, а они через речку бегут.
Прямо по воде, юбок не подобрав. Кинулся к ним: тут, в воде, и обнялись.
Повисли на нем обе сразу, целуют — грязного, потного, небритого…
— Ну что вы, девчата, что вы!…
И сам чуть слезы сдержал. Совсем уж с ресниц
свисали: ослаб, видно. Обнял девчат своих за плечи, да так они втроем и пошли
на ту сторону. А Комелькова все прижаться норовила, по щеке колючей погладить.
— Эх, девчонки вы мои, девчоночки! Съели-то
хоть кусочек, спали-то хоть вполглазика?
— Не хотелось, товарищ старшина…
— Да какой я вам теперь старшина, сестренки? Я
теперь вроде как брат. Вот так Федотом и зовите. Или Федей, как маманя звала…
В кустах у них мешки сложены были, скатки,
винтовки. Васков сразу к сидору своему кинулся. Только развязывать стал, Женя
спросила:
— А Галка?…
Тихо спросила, неуверенно: поняли они уж все.
Просто уточнение требовалось. Старшина не ответил. Молча мешок развязал, достал
черствый хлеб, сало, фляжку. Налил в три кружки, хлеба наломал, сала нарезал.
Роздал бойцам и поднял кружку.
— Погибли наши товарищи смертью храбрых.
Четвертак — в перестрелке, а Лиза Бричкина в болоте утопла. Выходит, что с
Соней вместе троих мы уже потеряли. Это так. Но ведь зато сутки здесь, в
межозерье, противника кружим. Сутки!… И теперь наш черед сутки выигрывать. А
помощи нам не будет, и немцы идут сюда. Так что давайте помянем сестренок
наших, там и бой пора будет принимать. Последний, по всей видимости…
Глава 13
Бывает горе — что косматая медведица.
Навалится, рвет, терзает — света невзвидишь., А отвалит — и ничего, вроде можно
дышать, жить, действовать. Как не было.
А бывает пустячок, оплошность. Мелочь, но за
собой мелочь эта такое тянет, что не дай бог никому.
Вот такой пустячок Васков после завтрака
обнаружил, когда к бою готовиться стали. Весь сидор свой перетряхнул, по три
раза вещь каждую перещупал — нету, пропали.
Запал для второй гранаты и патроны для нагана
мелочью были. Но граната без запала — просто кусок железа. Немой кусок, как
булыжник.
— Нет у нас теперь артиллерии, девоньки.
С улыбкой сказал, чтоб не расстраивались. А
они, дурехи, заулыбались в ответ, засияли.
— Ничего, Федот, отобьемся!
Это Комелькова сказала, чуть на имени
споткнувшись. И покраснела. С непривычки, понятное дело, командира трудно по
имени называть.
Отстреливаться — три винтаря, два автомата да
наган. Не очень-то разгуляешься, как с десятка полоснут. Но, надо полагать,
свой лес выручит. Лес да речка.
— Держи, Рита, еще рожок к автомату. Только
издаля не стреляй. Через речку из винтовки бей, а автомат прибереги. Как
форсировать начнут, он очень даже пригодится. Очень. Поняла ли?
— Поняла, Федот…
И эта запнулась. Усмехнулся Васков.
— Федей, наверно, проще будет. Имечко у меня
некруглое, конечно, но уж какое есть…