Дни стояли теплые, безветренные, и комара
народилось такое количество, что без веточки и шагу не ступишь. Но веточка —
это еще ничего, это еще вполне допустимо для военного человека, а вот то, что
вскоре комендант начал на каждом углу хрипеть да кхекать, словно и вправду был
стариком, — вот это было совсем уж никуда не годно.
А началось все с того, что жарким майским днем
завернул он за пакгауз и обмер: в глаза брызнуло таким неистово белым, таким
тугим да еще восьмикратно помноженным телом, что Васкова аж в жар кинуло: все
первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на
казенном брезенте в чем мать родила. И хоть бы завизжали, что ли, для приличия,
так нет же: уткнули носы в брезент, затаились, и Федоту Евграфычу пришлось
пятиться, как мальчишке из чужого огорода. Вот с того дня и стал он кашлять на
каждом углу, будто коклюшный.
А эту Осянину он еще раньше выделил: строга.
Не засмеется никогда, только что поведет чуть губами, а глаза по-прежнему
серьезными остаются. Странная была Осянина, и поэтому Федот Евграфыч осторожно
навел справочки через свою хозяйку, хоть и понимал, что той поручение это
совсем не для радости.
— Вдовая она, — поджав губы, через день
доложила Мария Никифоровна. — Так что полностью в женском звании состоит:
можете игры заигрывать.
Старшина промолчал: бабе все равно не
докажешь. Взял топор, пошел во двор: лучше нету для дум времени, как дрова
колоть. А дум много накопилось, и следовало их привести в соответствие.
Ну, прежде всего, конечно, дисциплина. Ладно,
не пьют бойцы, с жительницами не любезничают — это все так. А внутри —
беспорядок:
— Люда, Вера, Катенька — в караул! Катя —
разводящая. Разве это команда? Развод караулов полагается по всей строгости
делать, по уставу. А это насмешка полная, это надо порушить, а как? Попробовал
он насчет этого со старшей, с Кирьяновой, поговорить, да у нее один ответ:
— А у нас разрешение, товарищ старшина. От
командующего. Лично.
Смеются, черти…
— Стараешься, Федот Евграфыч?
Обернулся: соседка во двор заглядывает,
Полинка Егорова. Самая беспутная из всего населения: именины в прошлом месяце
четыре раза справляла.
— Ты не очень-то утруждайся, Федот Евграфыч.
Ты теперь один у нас остался, вроде как на племя.
Хохочет. И ворот не застегнут: вывалила на
плетень прелести, точно булки из печи.
— Ты теперь по дворам ходить будешь, как
пастух. Неделю в одном дворе, неделю — в другом. Такая у нас, у баб,
договоренность насчет тебя.
— Ты, Полина Егорова, совесть поимей. Солдатка
ты или дамочка какая? Вот и веди соответственно.
— Война, Евграфыч, все спишет. И с солдат и с
солдаток.
Вот ведь петля какая! Выселить надо бы, а как?
Где они, гражданские власти? А ему она не подчинена: он этот вопрос с крикуном
майором провентилировал.
Да, дум набралось кубометра на два, не меньше.
И с каждой думой совершенно особо разобраться надо. Совершенно особо…
Все-таки большая помеха, что человек он почти
что без образования. Ну, писать-читать умеет и счет знает в пределах четырех
классов, потому что аккурат в конце этого, четвертого, у него медведь отца
заломал. Вот девкам бы этим смеху было, если б про медведя узнали! Это ж надо:
не от газов в мировую, не от клинка в гражданскую, не от кулацкого обреза, не
своей смертью даже — медведь заломал! Они, поди, медведя этого в зверинцах
только и видели…
Из дремучего угла ты, Федот Васков, в
коменданты выполз. А они, не гляди что рядовые, — наука: упреждение, квадрант,
угол сноса. Классов семь, а то и все девять, по разговору видно. От девяти
четыре отнять — пять останется. Выходит, он от них на больше отстал, чем сам
имеет…
Невеселыми думы были, и от этого рубал Васков
дрова с особой яростью. А кого винить? Разве что медведя того, невежливого…
Странное дело: до этого он жизнь свою
удачливой считал. Ну не то чтоб совсем уж двадцать одно выходило, но жаловаться
не стоило. Все-таки он со своими неполными четырьмя классами полковую школу
окончил и за десять лет до старшинского звания дослужился. По этой линии ущерба
не было, но с других концов, случалось, судьба флажками обкладывала и два раза прямо
в упор из всех стволов саданула, но Федот Евграфыч устоял все ж таки. Устоял…
Незадолго перед финской женился он на
санитарке из гарнизонного госпиталя. Живая бабенка попалась: все бы ей петь да
плясать, да винцо попивать. Однако мальчонку родила. Игорьком назвали: Игорь
Федотыч Васков. Тут финская началась, Васков на фронт уехал, а как вернулся
назад с двумя медалями, так его в первый раз и шарахнуло: пока он там в снегах
загибался, жена вконец завертелась с полковым ветеринаром и отбыла в южные края.
Федот Евграфыч развелся с нею немедля, мальца через суд вытребовал и к матери в
деревню отправил. А через год мальчонка его помер, и с той поры Васков
улыбнулся-то всего три раза: генералу, что орден ему вручал, хирургу, осколок
из плеча вытащившему, да хозяйке своей Марии Никифоровне, за догадливость.
Вот за тот осколок и получил он свой
теперешний пост. В пакгаузе имущество кое-какое осталось, часовых не ставили,
но, учредив комендантскую должность, поручили ему пакгауз тот блюсти. Трижды в
день обходил старшина объект, замки пробовал и в книге, которую сам же завел,
делал одну и ту же запись: "Объект осмотрен. Нарушений нет". И время
осмотра, конечно.
Спокойно служилось старшине Васкову. Почти до
сегодня спокойно. А теперь…
Вздохнул старшина.
Глава 2
Из всех довоенных событий Рита Муштакова ярче
всего помнила школьный вечер — встречу с героями-пограничниками. И хоть не было
на этом вечере Карацупы, а собаку звали совсем не Индус, Рита помнила этот
вечер так, словно он только-только окончился и застенчивый лейтенант Осянин все
еще шагал рядом по гулким деревянным тротуарам маленького приграничного
городка. Лейтенант еще никаким не был героем, в состав делегации попал случайно
и ужасно стеснялся.
Рита тоже была не из бойких: сидела в зале, не
участвуя ни в приветствиях, ни в самодеятельности, и скорее согласилась бы
провалиться сквозь все этажи до крысиного подвала, чем первой заговорить с
кем-либо из гостей моложе тридцати. Просто они с лейтенантом Осяниным случайно
оказались рядом и сидели, боясь шевельнуться и глядя строго перед собой. А
потом школьные затейники организовали игру, и им опять выпало быть вместе. А
потом был общий фант: станцевать вальс — и они станцевали. А потом стояли у
окна. А потом… Да, потом он пошел ее провожать.