Самый далекий берег - читать онлайн книгу. Автор: Александр Бушков cтр.№ 68

Он и не заметил, когда уронил журналы. Освободившись от оцепенения, выругался громко и яростно. Тогда только они его увидели. Мухомор, дурацки ухмыляясь, попытался машинально натянуть штаны, что ему никак не удавалось по чисто техническим причинам, а Тая – чудо светловолосое, лучшая на свете! – гибко выпрямившись, хлопала длиннющими ресницами без особых эмоций на очаровательном личике. Стояла давящая тишина.

Потом девушка, отпрянув к стене беседки, вскрикнула:

– Костя, сделай что-нибудь! Этот скот меня заставил, я ждала, а он заявился…

Мухомор наконец-то справился со штанами, и на лице у него появилось безграничное удивление, заставившее Кирьянова окончательно пасть духом.

– Ну ничего себе, заявочки, – процедил бывший урка, медленно мотая головой. – Заставили ее, а… Степаныч! Эй!

Кирьянов надвигался на него тупо и целеустремленно, как лишившийся водителя асфальтовый каток. Одним ловким движением Мухомор перепрыгнул наружу, отскочил на пару шагов, остановился, заорал сердито:

– Офонарел? Тут все по полному согласию!

Перепрыгнув невысокий бортик веранды, Кирьянов все так же нерассуждающе пер на него, сжав кулаки. С досадой щелкнув языком, Мухомор извлек из кармана форменных брюк старомодный ТТ, звонко оттянул затвор и, держа пистолет дулом вверх, сказал с расстановкой, бесстрастно и рассудительно:

– Степаныч, охолони! Оно стреляет, чтоб ты знал. Ты вон оттуда журнальчики таскаешь, а того не знал, что там, между прочим, на третьем этаже охренительная оружейка. Все в наличии, все в комплекте, и замки такие, что понимающий человек их булавкой ломанет. Стой, где стоишь, говорю! Бля буду, по ноге шарахну, медицина здесь первоклассная, моментом залатает, но это потом, а сейчас будет больно… Оно тебе надо?

– Брось пушку, – сказал Кирьянов, задыхаясь от злости, ничего не видя вокруг. – Помахаемся, как мужики…

– А вот те хрен, – серьезно сказал Мухомор. – Был бы я перед тобой виноватый, имей ты право на законную претензию – другое дело. А так… Очень мне нужно ни за что получать по рылу от такого вот раздухарившегося фраера… – В лице у него что-то изменилось, и он продолжал мягче, чуть ли не задушевно: – Степаныч… А, Степаныч! У тебя что, чувства? Ты что, всерьез? Ну извини, я ж не знал… Кто ж знал, что ты ее всерьез примешь… Стой на месте, говорю, я ведь шмальну! Божусь за пидараса, я ее не принуждал. Кто ж ее принуждает? Да ее дерет половина зоны, верно тебе говорю! Я ж тебе за пидараса божусь, дурило!

Кирьянов стоял на прежнем месте. Кулаки помаленьку разжались.

Он уже немного знал Мухомора. Были слова, которые тот в жизни бы себе не позволил произнести шутки ради…

Поневоле приходилось верить. Но это ничуть не убавило жгучего стыда и потерянности, вовсе даже наоборот…

Приободрившийся Мухомор опустил руку с пистолетом и задушевно продолжал:

– Степаныч, ты пацан свой, я с тобой как на духу… Верно тебе говорю, на этой блядине пробы негде ставить. Значит, дело было так: прихожу я это сюда недели две назад, а она загорает на бережке в таком купальничке, что без него было бы приличнее. Ну, слово за слово, рассказала, кто такая и откуда. – Он мотнул головой в ту сторону, где в распадке помещался великосветский дом отдыха. – Генеральская доченька, и все такое… Я ей сразу поверил – очень уж холеная лялька, это тебе не Нюрка с камвольного… Ну ладно, базарим дальше, тут я вижу, что базар принимает очень уж игривый оборотец. Я ей хоп – намек. Джентльменский такой, в рамках, как с генеральскими дочками и положено. А она мне в ответ не порнографию, но та-акую двусмысленность… Я ей еще шуточку, уже посмелее, а она мне – две, да почище… Короче, ясно, понеслась звезда по кочкам… Степаныч, сукой буду: от того, как я ее на бережку увидел, до того, как она в рот взяла, пяти минут не прошло, самое большее четыре минуты сорок семь секунд… – Он попытался беззаботно улыбнуться. – Я потом похвастался мужикам… и знаешь, что оказалось? Что они сами ее дерут черт-те сколько – и Митрофаныч, и Антошка Стрекалов, и Васька, и Петруха-технарь, и даже, по-моему, Соломоныч, хотя точно насчет него неизвестно… Ну хочешь, сходим к Антошке, к Ваське, к Митрофанычу, если тебе такая вожжа попала под хвост? Они враз подтвердят, что я тебе не горбатого леплю, а говорю чистую правду… А, Степаныч? Плюнь на нее, сучку, не стоит она того…

Он стоял, уже абсолютно спокойный, полный нешуточной уверенности в себе, и Кирьянов поник, уже понимая, что сослуживец не врет. Хотелось провалиться сквозь землю от стыда и тоски, от дикого разочарования в себе, в бабах, в жизни. Надо же было так попасться, надо ж было клюнуть на ангельское личико и нежный шепот…

Он огляделся, тяжело ворочая головой. Таи нигде не видно. Под нежарким солнцем безмятежно темнело озеро, плавали кувшинки, гулял ветерок по траве. Выть хотелось. Давно он так не обманывался.

– Степаныч, – проникновенно продолжал Мухомор. – Говорю тебе как другу…

– Поди ты! – рявкнул Кирьянов, развернулся и направился к поселку, забыв про разбросанные журналы, все еще содрогаясь от стыда и нелюдского разочарования.

Сгоряча чуть не налетел на Чубураха – тот, тоже, очевидно, вышедший прогуляться, торчал столбиком в высокой траве, преданно тараща глупые глаза. Пробормотал что-то, подпрыгнул, не сгибая ножек – звал играть.

– Поди ты! – рявкнул Кирьянов, чувствуя, как пылают щеки, – словно эта зверушка могла что-то понимать в человеческих делах…

Повезло, никого не встретил на всем пути до своей двери. Выхватил из шкафчика бутылку, набулькал полный стакан и хватил, как воду. Посидел, прислушиваясь к своим ощущениям, – нет, нисколечко не стало лучше. Налил еще и оприходовал в том же темпе, скрипя зубами и постанывая, как от зубной боли.

Хмель все же растекся по жилочкам, и по мозгам наконец легонько хлопнул, но не прибавилось ни спокойствия душевного, ни веселья. Мерзость стояла в душе, как болотная жижа.

Взгляд зацепился за синюю кнопку на стене, которой он так ни разу и не воспользовался в утилитарных целях.

– А почему, собственно? – вслух спросил он самого себя. – По крайней мере не продашь…

И, подойдя нетвердой походкой, стукнул по кнопке ладонью так решительно и зло, словно объявлял боевую тревогу по гарнизону.

В спальне послышалось тихое движение, кто-то переступил там с ноги на ногу.

– Вот так-то, – ухмыляясь, сообщил себе Кирьянов и, пошатнувшись, побрел туда. – Так-то честнее будет, а?

Вся его тоскливая злость отчего-то удесятерилась, когда красавица, комсомолка, отличница, спортсменка встретила его обаятельнейшей улыбкой – былая недостижимая мечта, светлый образ, сладкое видение, фея из недосягаемого пространства…

– Ложись, стерва, – сказал он хрипло, злясь то ли на себя, то ли на мир, то ли на все вместе. – Кому говорю? Что копаешься?