— А ты хорошо держался, — заметил он. — Вот, скажем, твоему
отцу я ничего этого, не показывал. Он бы вернулся не в своем уме.
— Что это было? — спросил стрелок. Его голос дрожал, и слова
прозвучали невнятно. Он чувствовал: если сейчас попытается встать, ничего у
него не выйдет.
— Вселенная, — небрежно проговорил человек в черном, потом
смачно рыгнул и швырнул кроличьи кости в костер. Они блеснули среди углей и тут
же почернели. Ветер над чашей голгофы стенал и стонал.
— Вселенная? — тупо переспросил стрелок. Слово было ему
незнакомо. И сперва он подумал, что человек в черном говорил в поэтическом
смысле.
— Тебе нужна Башня, — сказал человек в черном, и это
прозвучало как вопрос.
— Да.
— Но ты ее не получишь, — сказал человек в черном и
улыбнулся жестокой улыбкой. — Великим нет дела до твоей души, Роланд. Заложишь
ты ее или сразу же запродашь — им все равно. Я знаю, как близко она подтолкнула
тебя к самому краю пропасти. Башня убьет тебя, когда вас будет еще разделять
полмира.
— Ты ничего обо мне не знаешь, — спокойно проговорил
стрелок, и улыбка на губах человека в черном поблекла.
— Я сделал твоего отца тем, кем он был. И я же его
уничтожил, — угрюмо выговорил человек в черном. — Я пришел к твоей матери как
Мартен — ты всегда это подозревал, я не прав? — и взял ее. Она согнулась подо
мной, как ива… хотя (может быть, это тебя утешит) все-таки не сломалась. Но как
бы там ни было, все это было предрешено. И все было так, как и должно было
быть. Я — последний из ставленников того, кто правит теперь Темной Башней, и
Земля перешла в алую руку этого короля.
— В алую руку? Почему она алая?
— Давай не будем. Сейчас речь не о нем. Хотя, если ты будешь
упрям и настойчив, ты узнаешь и больше. Только тебе не понравится, что ты
узнаешь. То, что ранило тебя один раз, ранит и во второй. Это не начало. Это
начало конца. Тебе бы стоило это запомнить… но ты все равно никогда не
запомнишь.
— Я не понимаю.
— Правильно. Не понимаешь. И никогда не понимал. И никогда
не поймешь. У тебя нет ни грана воображения. И в этом смысле ты слепой.
— Что я видел? — спросил стрелок. — В самом конце. Что это
было?
— А что там было?
Стрелок, задумавшись, замолчал. Его рука потянулась к
кисету, но табак давно кончился. Человек в черном, однако, не предложил
пополнить его запасы каким-нибудь колдовским способом: ни с помощью черной, ни
с помощью белой магии. Может, потом он найдет что-нибудь в рюкзаке, но сейчас
это «потом» казалось таким далеким.
— Был свет, — наконец проговорил стрелок. — Яркий свет.
Белый. А потом… — Он запнулся и уставился на человека в черном. Тот весь
подался вперед, и на лице у него отразилось совершенно несвойственное ему
чувство, слишком явное, чтобы его можно было скрывать или же отрицать:
удивление. Или даже благоговение. Хотя, может быть, это одно и то же.
— Ты не знаешь, — улыбнулся стрелок. — О великий волшебник и
чародей, воскрешающий мертвых. Ты не знаешь. Ты шарлатан!
— Я знаю, — сказал человек в черном. — Я только не знаю…
что.
— Белый свет, — повторил стрелок. — А потом: травинка.
Одна-единственная травинка, но она заполнила собой все. А я был такой
крошечный. Как пылинка.
— Травинка. — Человек в черном закрыл глаза. Его лицо вдруг
как-то сразу осунулось и казалось теперь изможденным. — Травинка. Ты уверен?
— Да. — Стрелок нахмурился. — Только она была красной.
— А тепе??ь слушай меня, Роланд, сын Стивена. Ты будешь слушать?
— Да.
И человек в черном заговорил.
5
Вселенная (сказал он) есть Великое Все, и она преподносит
нам парадоксы, недоступные пониманию ограниченного, конечного разума. Как живой
разум не может осмыслить суть разума неживого — хотя он полагает, что может, —
так и разум конечный не может постичь бесконечность.
Тот прозаический факт, что Вселенная существует, уже сам по
себе разбивает всякие доводы как прагматиков, так и романтиков. Было время, еще
за сотни человеческих поколений до того, как мир сдвинулся с места, когда
человечество достигло таких высот технических и научных свершений, что все же
сумело отколупнуть несколько каменных щепок от великого столпа реальности. Но
даже тогда ложный свет науки (или, если угодно, знания) засиял только в нескольких,
очень немногих, высокоразвитых странах. Одна компания (или клика) была в этом
смысле ведущей: она называлась "Северный Центр позитроники". И,
однако же, вопреки всем имевшимся в их распоряжении научно-техническим данным,
которых было великое множество, число истинных прозрений было поразительно
малым.
— Наши предки, стрелок, победили болезнь, от которой тело
гниет заживо, они называли ее раком, почти преодолели старение, ходили по Луне…
— Этому я не верю, — сказал стрелок, на что человек в черном
лишь улыбнулся:
— Ну и не надо. И тем не менее это так. Они создали или
открыли еще сотни других замечательных штук. Однако все это обилие информации
не принесло никакого глубинного проникновения в первоосновы. Никто не слагал
торжественных од в честь искусственного оплодотворения — когда женщина зачинает
от замороженной спермы — и самоходным машинам, работающим на энергии, взятой от
солнца. Очень немногие — если вообще таковые были — сумели постичь главный
Принцип Реальности: новые знания всегда ведут к новым тайнам, к тайнам, еще
более удивительным. Чем больше психологи узнавали о способностях мозга, тем
напряженнее и отчаяннее становились поиски души, существование которой
рассматривалось как факт сомнительный, но все-таки вероятный. Ты понимаешь?
Конечно, ты не понимаешь. Ты уже исчерпал все свои способности к пониманию. Но
это не важно.
— А что тогда важно?
— Величайшая тайна Вселенной не жизнь, а размер. Размером
определяется жизнь, заключает ее в себе, а его, в свою очередь, заключает в
себе Башня. Ребенок, который открыт навстречу всему чудесному, говорит:
"Папа, а что там — за небом?" И отец отвечает: "Темнота и
космическое пространство". Ребенок: "А что за ними?" Отец:
«Галактика». — "А за галактикой?" — "Другая галактика". —
"А за всеми другими галактиками?" И отец отвечает: "Этого никто
не знает".
Ты понимаешь? Размер торжествует над нами. Для рыбы
вселенная — это озеро, в котором она живет. Что думает рыба, когда ее выдернут,
подцепив за губу, сквозь серебристую границу привычного существования в другую,
новую вселенную, где воздух для нее — убийца, а свет — голубое безумие? Где
какие-то двуногие великаны без жабр суют ее в душную коробку и, покрыв мокрой
травой, оставляют там умирать?