Очень возможно, что высокоученый человек её и
разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку
спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам
обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака,
на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав её конец, и,
наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
– Ей-богу, я, кажется, решусь.
Никто ему не ответил на это. В квартире
прекратились всякие звуки. В обуховом переулке в одиннадцать часов, как
известно, затихает движение.
Редко-редко звучали отдалённые шаги
запоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете
нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике… Профессор
нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
Глава 8
Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович.
Ничего особенного в течение следующей недели он не предпринимал и, может быть,
вследствие его бездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями.
Дней через шесть после истории с водой и котом
из домкома к Шарикову явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил
ему документы, которые Шариков немедленно заложил в карман и немедленно после
этого позвал доктора Борменталя.
– Борменталь!
– Нет, уж вы меня по имени и отчеству,
пожалуйста, называйте!
Отозвался Борменталь, меняясь в лице.
Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург
ухитрился восемь раз поссориться со своим воспитанником. И атмосфера в
обуховских комнатах была душная.
– Ну и меня называйте по имени и отчеству! –
совершенно основательно ответил Шариков.
– Нет! – загремел в дверях Филипп Филиппович,
– по такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если
вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно «Шариков», и я и доктор
Борменталь будем называть вас «господин Шариков».
– Я не господин, господа все в Париже! –
отлаял Шариков.
– Швондерова работа! – кричал Филипп
Филиппович, – ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме
господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы
уйдёте отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах объявление и,
поверьте, я вам найду комнату.
– Ну да, такой я дурак, чтобы я съехал отсюда,
– очень чётко ответил Шариков.
– Как? – спросил Филипп Филиппович и до того
изменился в лице, что Борменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за
рукав.
– Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков!
– Борменталь очень повысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана три
бумаги: зелёную жёлтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил:
– Вот. Член жилищного товарищества, и площадь
мне полагается определённо в квартире номер пять у ответственного съёмщика
Преображенского в шестнадцать квадратных аршин, – Шариков подумал и добавил
слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу, как новое благоволите.
Филипп Филиппович закусил губу и сквозь неё
неосторожно вымолвил:
– Клянусь, что я этого Швондера в конце концов
застрелю.
Шариков в высшей степени внимательно и остро
принял эти слова, что было видно по его глазам.
– Филипп Филиппович, vorsichtig… –
предостерегающе начал Борменталь.
– Ну, уж знаете… Если уж такую подлость!.. –
вскричал Филипп Филиппович по-русски. – Имейте в виду, Шариков… Господин, что
я, если вы позволите себе ещё одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще
питания в моём доме. 16 аршин – это прелестно, но ведь я вас не обязан кормить
по этой лягушечьей бумаге!
Тут Шариков испугался и приоткрыл рот.
– Я без пропитания оставаться не могу, –
забормотал он, – где же я буду харчеваться?
– Тогда ведите себя прилично! – в один голос
заявили оба эскулапа.
Шариков значительно притих и в тот день не
причинил никакого вреда никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой
отлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулы так, что
Филипп Филиппович и доктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчего
Шариков долго выл, заливаясь слезами.
Следующую ночь в кабинете профессора в зелёном
полумраке сидели двое – сам Филипп Филиппович и верный, привязанный к нему
Борменталь. В доме уже спали. Филипп Филиппович был в своём лазоревом халате и
красных туфлях, а Борменталь в рубашке и синих подтяжках. Между врачами на
круглом столе рядом с пухлым альбомом стояла бутылка коньяку, блюдечко с
лимоном и сигарный ящик. Учёные, накурив полную комнату, с жаром обсуждали
последние события: этим вечером Шариков присвоил в кабинете Филиппа Филипповича
два червонца, лежавшие под пресс-папье, пропал из квартиры, вернулся поздно и
совершенно пьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестных личности, шумевших
на парадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у Шарикова.
Удалились означенные личности лишь после того, как Фёдор, присутствовавший при
этой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в 45
отделение милиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Фёдор повесил трубку.
Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница с
подзеркальника в передней бобровая шапка Филиппа Филипповича и его же трость,
на каковой трости золотой вязью было написано: «Дорогому и уважаемому Филиппу
Филипповичу благодарные ординаторы в день …», дальше шла римская цифра X.
– Кто они такие? – наступал Филипп Филиппович,
сжимая кулаки на Шарикова.
Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал
насчёт того, что личности ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь,
а – хорошие.
– Изумительнее всего, что ведь они же оба
пьяные… Как же они ухитрились? – поражался Филипп Филиппович, глядя на то место
в стойке, где некогда помещалась память юбилея.
– Специалисты, – пояснил Фёдор, удаляясь спать
с рублём в кармане.
От двух червонцев Шариков категорически
отперся и при этом выговорил что-то неявственное насчёт того, что вот, мол, он
не один в квартире.
– Ага, быть может, это доктор Борменталь
свистнул червонцы? – осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку
голосом.
Шариков качнулся, открыл совершенно
посоловевшие глаза и высказал предположение:
– А может быть, Зинка взяла…