Дом без хозяина - читать онлайн книгу. Автор: Генрих Белль cтр.№ 62

– Да.

– Слушай, как, по-твоему… – Мартин замялся было, но потом, собравшись с силами, выпалил: – Как ты думаешь, моя мать тоже сожительствует с мужчинами?

Генрих покраснел, не зная, что ответить. Когда Лео говорил о матери Мартина, он то и дело употреблял то самое слово. Но Генрих не хотел говорить об этом. Ведь Мартину будет тяжелей, чем ему, если он узнает, что и его мать сожительствует с мужчинами.

– Нет, – сказал он, – навряд ли.

Он знал, что говорит неправду, ибо был уверен в противном, и потому торопливо добавил:

– Ведь, кроме пенсии, есть еще и подоходный налог. Все они говорят об этом – и кондуктор, который заходит к Лео вместе с фрау Гундаг, и другие. Но я тебе еще кое-что скажу.

– Что?

– Женщины не так боятся лишиться пенсии, как мужчины. Женщины говорят: «Ничего, перебьемся как-нибудь, живут ведь люди без пенсии». А вот мужчины и слышать об этом не хотят. Лео из себя выходит, когда мама начинает говорить с ним о замужестве.

– А моя мама сама злится, когда дядя Альберт говорит ей о замужестве.

– Вот как?

Генрих насторожился. Эти слова задели его за живое. Нет, он не хотел, чтобы дядя Альберт женился на матери Мартина.

– Вот как, – повторил он, – ты это точно знаешь?

– Сам слышал. Моя мать не хочет больше выходить замуж.

– Смешно, – сказал Генрих, – очень даже смешно. Все женщины, которых я знаю, только об этом и думают.

– И твоя мама тоже?

– А то как же! Она иногда говорит, что ей себя жалко. Да ведь это и безнравственно – так жить.

Мартин нехотя кивнул – это действительно было безнравственно. На мгновение ему даже захотелось, чтобы и его мать была «безнравственная» и чтобы все это знали. Тогда по крайней мере хотя в этом отношении он был бы ровней Генриху… и, чтобы утешить друга, он сказал:

– Может, и моя мама безнравственная? Как ты думаешь?

Генрих знал, что это на самом деле так, но подтверждать этого не стал. Слова Лео казались ему слишком уж ненадежным источником. Поэтому он ответил неопределенно:

– Может быть, только не верится что-то.

– Плохо, когда мы вот так не знаем чего-нибудь наверняка, – сказал Мартин. – Бабушка, например, часто говорит маме, когда она поздно приходит домой: «Где ты это все шляешься?» Это тоже безнравственно?

– Нет, – сказал Генрих.

Он был очень обрадован, что на этот раз может с уверенностью дать отрицательный ответ.

– Фрау Борусяк своей дочке то же самое говорит, когда та приходит с гулянья, из кино или со спортивной площадки. Нет, шляться – это не безнравственно.

– Но почему-то кажется, что это так. Мама с бабушкой всегда долго шушукаются после этого.

– Пожалуй. Может быть, это иногда и безнравственно.

Мартин снова взял Вильму к себе на колени. Она засунула пальчик в рот и прижалась к его груди.

– Сожительствует ли моя мать с другими мужчинами или нет? В этом все дело! Если она сожительствует, то, значит, она безнравственная и нарушает шестую заповедь. Ведь она не замужем.

Генрих уклонился от прямого ответа.

– Да, – сказал он, – если мужчина и женщина сожительствуют, не поженившись, то это грешно, безнравственно.

После этих слов Генрих почувствовал себя легче. Полынья стала шире, но вода подо льдом оказалась не столь уж глубокой. А все-таки странно, что мать Мартина не хочет выходить замуж. Это противоречило всему тому, что он видел и знал: фрау Гундаг хотела выйти замуж за друга Лео, кондуктора; и мать иногда робко говорила Лео, что пора им уже стать мужем и женой. Генрих знал, что мать Берендта часто плачет, потому что дядя, который живет у них, до сих пор не женится на ней. А хозяйка молочной лавки родила ребенка, а мужа у нее нет. Генрих слышал, как Лео сказал однажды: «Нет, Гуго на эту удочку не поймаешь! Ни за что он на ней не женится».

У берега лед тонок, но вода здесь не очень глубокая – бояться особенно нечего.

Люди живут безнравственно и тут и там – и в глубине и на поверхности. Три мира знал Генрих Брилах. Первый мир – это школа: все, чему учили там, все, что говорил священник на уроке. И все это противоречило тому, что он видел в мире Лео, в мире, в котором он жил. Третий мир – мир Мартина – был совсем непохож на первые два. Это был мир холодильников, мир, где женщины не стремятся выйти замуж, а деньги не играют никакой роли. Три мира знал Генрих, но жить он хотел только в одном – в своем. И поэтому он решительно сказал, глядя на Мартина, который укачивал засыпавшую Вильму:

– Знаешь, а слово, которое мама сказала кондитеру, вовсе не такое уж страшное.

На самом деле он считал его очень страшным, но ему вдруг захотелось раз и навсегда покончить со всеми недомолвками.

– Ты же, наверное, читал его не раз, внизу, на стене у лестницы.

Да, Мартин читал это слово и находил, что, когда видишь его написанным, оно еще отвратительней, чем тогда, когда его произносят. Но он просто старался не замечать его, как не замечал мясников, тащивших в лавку окровавленные телячьи туши, как не замечал кровь в моче, которую ему совали прямо под нос. Точно так же он не стал смотреть на Гребхаке и Вольтерса, случайно наткнувшись на них в кустах… Густо покрасневшие лица, расстегнутые штаны, горьковатый запах свежей зелени.

Он не откликнулся на слова Генриха и лишь крепче прижал к себе уснувшую Вильму. Ребенок согрелся во сне и отяжелел.

– Вот видишь, – сказал Генрих, – у нас такие слова пишут на стенах, у нас их говорят, а у вас – нет. Тут уж ничего не поделаешь.

Но лед выдержал и на этот раз, хотя он сказал неправду. Он считал это слово очень плохим, а сказал, что не видит в нем ничего страшного. Ему вспомнился Святой Иосиф на картинке. Добрый кроткий человек с белым лицом: «Да будет он вам примером». Добрый человек с белым лицом, ты видел когда-нибудь дядю Лео? И где мне найти тебя? Святой Иосиф стоит где-то там, глубоко подо льдом. Он неподвижен и лишь иногда оживает на мгновение и безуспешно пытается выплыть наверх. Но толщу льда ему не пробить! Да если и прорубить лед, его все равно не вытащишь. Он растает, наверное, или вновь уйдет в глубину, навсегда останется там, на дне, и только изредка беспомощно помашет рукой, он бессилен против Лео. И у святого Генриха, его ангела-хранителя, такое же смиренное лицо, но только построже. В соборе стоит его каменная статуя. Настоятель подарил ему как-то фотографию этой статуи. «Бери с него пример!»

– Знаешь, кто пишет на стене это слово? – твердо проговорил он, повернувшись к Мартину. – Лео! Теперь я убедился в этом.

Кирпично-красная рожа, пахнущая одеколоном. Он поет какие-то странные песни на мотив церковных псалмов. Слов не разобрать, но это уж, наверное, что-то непристойное. Мама всегда сердится и говорит: «Прекрати, пожалуйста».