Искушение Анжелики - читать онлайн книгу. Автор: Анн Голон cтр.№ 106

Только тут до Анжелики начала доходить истина:

Колен не будет повешен. Он будет жить и даже снова править.

Ведь именно о нем сказал Жоффрей: «Он сумеет вести вас, руководствуясь мудростью».

На душу ее снизошел покой, смешанный с невыразимой мучительной болью. Но прежде всего она радовалась покою и буквально пила слова своего мужа, вне себя от волнения, с глазами, полными слез. Наверное, об этом он просил Колена вчера вечером с такой настойчивостью в зале Сове га, на что тот ответил было решительным отказом, а потом склонил тяжелую голову и согласился.

— Не будучи рабами, как христиане Микнеса, — вновь заговорил Жоффрей, — мы сталкиваемся с теми же испытаниями и трудностями: оторванность от мира, взаимная неприязнь, постоянная опасность смерти. Своей мудростью он поможет вам преодолеть их, а также будет направлять вас в торговле с соседними народами, поскольку он говорит на английском, голландском, испанском, португальском, арабском языках и даже на языке басков. Уроженец Нормандии и католик, он будет для вас ценным посредником в ваших отношениях с французами Акадии. Месье д'Урвилль, не будете ли вы так любезны повторить через ваш рупор наиболее важное из моего сообщения, чтобы каждый из присутствующих мог понять его и подумать о нем на досуге.

Пока почтенный джентльмен готовился выполнить эту просьбу, ларошельцы выходили понемногу из оцепенения, имевшего, надо признать, основательные причины.

Они начали двигаться, бормотать что-то друг другу.

Как только повторение сообщения графа было закончено, вперед вышел Габриель Берн.

— Месье де Пейрак, вы заставили нас проглотить уже немало обид. Но эта, говорю вам прямо, не пройдет. Откуда взялись у вас столь полные сведения об этом опасном субъекте? Вы дали усыпить себя побасенками этого хвастливого бродяги, ничем не отличающегося от других пиратов, живущих грабежом чужого добра.

— Я лично наблюдал этого человека в деле, когда мне привелось жить на Средиземном море, — возразил Пейрак. — Я видел его привязанным к столбу для наказания кнутом, когда ему пришлось расплачиваться за своих братьев, которые осмелились собраться на мессу в ночь под Рождество. Позднее он был распят у въезда в том же городе. Я понимаю, что господин Патюрель отнюдь не в восторге от того, что я рассказываю об этих давних Делах, но я должен сообщить о них вам, господа, чтобы успокоить ваши религиозные чувства. Я ставлю во главе нашей общины благородного христианина, который уже пролил свою кровь за веру.

Ропот ларошельцев стал громче. Муки, принятые за католическую веру, не имели в их глазах никакой цены, с этой стороны они были неприступны. Даже наоборот. Они видели в этом скорее упрямство ограниченного ума, приверженного суевериям и поклоняющегося дьяволу.

Гул толпы нарастал, послышались крики:

— Смерть! Смерть! Предательство! Мы не согласны… Смерть Золотой Бороде!

Колен, который до этого сохранял бесстрастный вид, стоя между испанскими наемниками, словно отстраняясь от спора, шагнул вперед и встал рядом с Пейраком.

Приняв вызывающую позу, он бросил на беснующуюся толпу спокойный взгляд своих голубых глаз.

Люди как бы отшатнулись при виде его массивной фигуры. Крики с требованием его смерти мало-помалу ослабли, а затем вовсе сменились молчанием.

Однако не таков был Берн с его обычной запальчивостью. Он ринулся в бой.

— Это безумие! — воскликнул он, воздев руки, как бы призывая небо в свидетели всеобщего помешательства. — Вы должны были бы его повесить двадцать раз, месье де Пейрак, только за тот вред, который он принес Голдсборо. А вы сами, граф, разве вы забыли, что он покушался на вашу честь, что он…

Повелительным жестом Пейрак прервал фразу, которая могла бы затронуть имя Анжелики.

— Если бы он заслуживал быть вздернутым, не мне пришлось бы вести его на виселицу, — сказал он глухим, но непреклонным тоном. — Моя признательность ему не позволила бы мне сделать этого.

— Признательность!?.. Ваша признательность!? Ему?

— Да, моя признательность, — подтвердил граф. — И вот вам факты, которые меня обязывают. Среди подвигов мессира Патюреля не последнее место занимает его бегство — одиссея, сопряженная со страшными опасностями, какую он пережил вместе с несколькими другими пленными, чтобы покинуть Марокко, — бегство, увенчавшееся успехом.

А среди тех, кому он помог достичь христианских земель, находилась женщина, пленница варваров, которую он уберег от страшной судьбы несчастных христианок, попавших в руки мусульман. В то время я сам был в изгнании, сложилось так, что я не знал об участи близких и не мог помочь им, всеми брошенным, отвратить нависшие над ними опасности. Этой женщиной была присутствующая здесь графиня де Пейрак, моя жена. Преданность мессира Патюреля спасла жизнь человеку, который для меня дороже всего на свете. Как же мог я это забыть?

Слабая улыбка осветила его покрытое шрамами лицо.

— Вот почему, господа, предавая забвению возникшие недоразумения, мы, графиня де Пейрак и я сам, видим в обвиняемом вами человеке только друга, достойного нашего полного доверия и глубокого уважения.

В этих последних словах, услышанных Анжеликой будто сквозь сон, ее поразила и, можно сказать, резанула одна формула, прозвучавшая как властный призыв человека, хрипловатым, но четким голосом потребовавшего, приказавшего ей подчиниться уже принятому им решению:

«Графиня де Пейрак и я сам».

Таким образом, он вовлек ее в свой план, не позволил уклониться от него и раскрыл его тайную цель: стереть бесчестие, стереть оскорбление, публично нанесенные ему женой и Коленом. Что было между ними? Ничего, кроме воспоминаний о дружбе и чувства признательности, которые он и сам считал честью разделить. Видоизменяя внешние факты, он маскировал природу страстей, которые волновали их троих.

Она и сама, не поступаясь своей гордостью, инстинктивно встала на ту же позицию.

А вот дали ли себя одурачить протестанты?

Но им ничего другого и не оставалось! Разве что делать вид, что они поверили. Жоффрей де Пейрак решил, что Колен Патюрель достоин управлять вместе с ним его народом, и что между ними нет ничего, кроме дружбы и признательности. И толпе не остается ничего другого, как принять навязанный ей образ.

Кто может воспротивиться несгибаемой воле графа де Пейрака?

Никогда еще Анжелика не ощущала так явственно его железной руки, которая крепко держала их всех, буквально манипулируя ими по своему произволу.

Она испытывала при этом какое-то странное униженное восхищение, в котором не было ни грана теплого чувства, отчего ее страдания были еще более острыми, еще более осознанными.

Он дал приказ «графине де Пейрак», даже не взглянув в ее сторону на протяжении всего своего объяснения; и ни разу в его голосе не прозвучали нотки нежности, которые раньше он не умел скрывать, говоря об Анжелике даже с совершенно чужим человеком.