Джад остановился. Дальше тропа сбегала под уклон. Луис,
задумавшись, едва не столкнулся со стариком.
— Вот мы почти и на месте, — обернувшись, сказал тот. —
Дальше идти трудно, почти как по валежнику. Но не робейте, тверже шаг. Идите за
мной и под ноги не смотрите. Видите, спуск? Так вот, внизу начинается БОЖКИНА
ТОПЬ, это индейское прозвище. А белые — туда в основном скупщики меха наезжали
— назвали это место ГИБЛЫМ БОЛОТОМ. Правда, те, кому удавалось ноги унести,
больше не наведывались.
— Там что: трясина, зыбучие пески?
— Вот-вот, пески эти самые. Они тут с допотопных времен, а
изнутри бьют ключи, вот на поверхности-то все и пузырится да булькает вроде.
Мы-то просто песками зовем, а как по-научному, не знаю. — И он пристально
взглянул в глаза Луису. Тому почудился недобрый огонек в глазах старика. Но вот
луч фонарика стрельнул в другую сторону, и огонек в глазах потух. Джад продолжал:
— Тут много странного происходит… Даже воздух особый… электрический… даже не
умею объяснить.
Луис вздрогнул.
— Что-нибудь не так?
— Нет-нет, все в порядке. — И Луису вновь припомнилась ночь
у электростанции.
— Даже блуждающие огоньки можно увидеть, вроде тех, что
морякам в океане мерещатся. Чудные такие, как сполохи. Но вы не бойтесь.
Увидите что — отвернитесь. А то и прислышаться может, будто стонет кто. Это
гагары, они в карьере обосновались, далеко к югу. А звуки ишь как разносятся.
Странно.
— Какие гагары? — изумился Луис. — Зимой-то?
— Да, они самые, — кивнул Джад и прибавил что-то, но Луис не
разобрал. Эх, увидеть бы сейчас его лицо. Тот недобрый взгляд.
— Джад, а куда вообще мы идем? Забрались к черту на рога.
— Придем — скажу. — И Джад отвернулся. — Выбирайте кочки,
бугорки.
И они пошли, высматривая, где посуше. Собственно говоря,
Луис шагал наугад и оступился лишь раз, попав ботинком в застывшую на морозе
кашицу. Быстро вытащил ногу и поспешил за мелькнувшим впереди лучиком фонаря.
Он выхватывал из мрака темные деревья, и Луису пришли на память книжки про
пиратов, читанные в детстве. Злодеи, хоронящие золотые дублоны под покровом
ночи… Разумеется, одному уготовано навеки остаться на сундуке с сокровищами — он
получит всенепременную пулю в сердце. Ибо пираты (так, по крайней мере,
утверждали сочинители мрачных романов) верили, что мертвец — самая надежная
стража.
НО МЫ ИДЕМ ХОРОНИТЬ НЕ СУНДУК С ЗОЛОТОМ, А ДОЧКИНОГО
КАСТРИРОВАННОГО КОТА. И едва подавил взметнувшийся, как пузырьки в шипучке,
смех.
Никаких стонов он не слышал, никаких огоньков или сполохов
не видел. Лишь, взглянув под ноги, заметил белый без единого просвета туман,
окутавший чуть не до пояса. Точно сеял мелкий-мелкий и густой-густой снег.
Вокруг вроде бы посветлело и потеплело. Точно, потеплело.
Впереди мерно шагал Джад, перекинув через плечо кирку (не иначе сокровища
хоронить!).
Необъяснимое, чудовищно-неуместное волнение не отпускало.
Вдруг Луису подумалось: а что, если сейчас домой названивает Рейчел, и телефон
все тренькает и тренькает. А что…
Он снова едва не налетел на Джада. Старик остановился
посреди тропы, скособочив голову, сурово подобрав губы.
— Джад, что слу…
— Тс-с-с!
Луис примолк, настороженно огляделся. Туман чуть поредел, но
собственных ботинок все же не видно. Он услышал хруст ветвей, шорох кустов.
ЧТО-ТО — и, видно, большое — двигалось по лесу.
Он хотел было спросить Джада, не лось ли это (хотя самому
сначала подумалось: МЕДВЕДЬ), но промолчал, вспомнив слова Джада: ЗВУКИ ДАЛЕКО
РАЗНОСЯТСЯ.
Невольно подражая старику, Луис тоже склонил голову набок,
прислушался: сейчас вроде далеко, а сейчас совсем рядом, точно угрожая. По
оцарапанным щекам заструился пот. Он снова переложил тяжелый пакет из руки в
руку. Ладонь тоже вспотела, и пакет так и норовил выскользнуть. Вот треск
сучьев совсем рядом, вот-вот ОНО покажется из леса, поднимется на задние лапы,
застит небо огромным косматым туловом.
Да уж, конечно, не медведь.
А что именно? Мысли в голове путались.
Но вот шум и треск стали удаляться и мало-помалу смолкли.
Луис опять едва не спросил: ЧТО ЭТО? Даже открыл было рот.
Но тут из тьмы раздался безобразный, истерический хохот, с надрывом, с
захлебом, пронзительный и жуткий. У Луиса похолодел, превратился мигом в
ледышку каждый мускул, каждый сустав налился невыразимой тяжестью. Попробуй он
сейчас побежать, рухнет снопом в песчаную жижу.
А дикий хохот раскатывался все дальше, словно лавина камней
неслась с гор. То поднимался до визга, то опускался до гортанного хрипа, то
переходил во всхлип. И вот затих.
Где-то над головой слышалось журчанье, словно с неба на
землю сбегал ручеек, неумолчно и заунывно гудел ветер. Больше — ни звука над
Божкиной Топью.
Луиса забила дрожь, низ живота заныл, плоть его сжалась в
тугой комок. Именно — сжалась. Казалось, все тело сжимается, хочет спрятаться,
исчезнуть. Во рту пересохло, слюна будто иссякла. И при всем при этом
сумасшедшее, радостное волнение не покидало его.
— Господи, что это? — хрипло прошептал он.
Джад обернулся. Луиса поразило, как враз постарело его лицо,
сейчас можно и все сто двадцать лет дать. Огонек в глазах потух. Взгляд
напрягся, в нем проявился ужас. Но голос оставался твердым, уверенным:
— Гагара стонет. Пошли. Самая малость осталась.
И они двинулись дальше. Зыбучие пески кончились, Луису
показалось, что вышли на поляну, хотя воздух долее не светился, и видно лишь на
метр окрест — одну старикову спину. Под ногами шуршала заиндевелая трава, как
битое стекло. Вот, очевидно, снова вошли в лес: запах смолы, под ногами — хвоя.
Долго ли они идут и сколько километров прошли? Луис не мог
сообразить. Вскоре Джад остановился, обернулся.
— Осторожно, ступеньки. В камне выбиты. Не помню сколько: то
ли сорок две, то ли сорок четыре. — И начал подниматься, Луис — следом.
Ступеньки оказались широкими. Иногда под ноги попадались камушки-голыши и
осколки каменьев побольше. С каждым шагом Луису казалось, что он все дальше
отрывается от земли. Двенадцать… тринадцать… четырнадцать. Ветер кусал больнее,
студил лицо. Неужели мы поднялись выше деревьев? Задрав голову, он увидел
россыпь звезд — холодные огоньки во тьме. И сам он показался себе ничтожно
малым, бессмысленным атомом. Такого еще с ним не бывало. А ЕСТЬ ЛИ ТАМ РАЗУМ? —
задался он извечным вопросом. Но вместо любопытства вдруг исполнился ужаса,
будто спросил о чем-то мерзком, например: «Каково съесть пригоршню живых
жуков?»