— Я все понимаю, Джек, — произнес лэйрд Равенсби глухим от волнения голосом, погрузившись в глубокие раздумья. — Так сколько же у нас остается времени? — поинтересовался он через несколько секунд, и голос его приобрел уже обычный ровный тон.
— Десять дней, сэр.
— Этого должно хватить.
— Вам следует незамедлительно отправиться в Эдинбург, милорд, чтобы позаботиться об адвокатах. Еще могу порекомендовать вам Холта в Лондоне. На нескольких процессах по делам о ведьмовстве он добился оправдания обвиняемых.
— Адвокаты? Да-да, конечно… — Повернувшись к гостю спиной, Джонни задумчиво смотрел в окно на скованный морозом парк. Его взгляд рассеянно блуждал по ветвям деревьев, покрытым инеем. На несколько минут в комнате повисла тишина. Лэйрд Равенсби застыл на месте. Джек Драммонд тоже молчал, явно сконфуженный. Отойдя от окна, Джонни Кэрр приблизился к письменному столу и, достав из кармана ключ, отпер лаковую дверцу. Он выдвинул два ящика и вынул из них несколько кожаных кошелей, а затем аккуратно разложил их на столе перед Джеком Драммондом.
— Я был бы очень признателен вам, если бы вы доставили это председателю Эдинбургского уголовного суда и попросили его о том, чтобы начало судебных слушаний было отсрочено на две недели. С вами я направлю охранника. Если там председательствует Комин, — добавил Джонни, — то он распорядится об отсрочке и без подношения, поскольку и так обязан мне очень многим.
— Понимаю, милорд, — ответил Джек Драммонд, поднимаясь с кресла, поскольку по тону покровителя угадал, что тот больше его не задерживает. — Могу ли оказать вам какие-либо юридические услуги, сэр?
— Не думаю, Джек, что дело дойдет до этого, — угрюмо ухмыльнулся Джонни Кэрр, — после того как я сам поговорю с Грэмами.
Позже, той же ночью, когда Элизабет уже крепко спала, он пошел в оружейную, где его уже дожидались верные люди. Джонни посвятил их в детали своего плана похода на Грэмов.
— Я хочу, чтобы послезавтра ночью тысяча воинов присоединилась ко мне в Картер-Баре, — начал предводитель, стоя под английским вымпелом, взятым в качестве трофея под Баннокберном одним из его предков. — Добираться туда будете небольшими группами. Встретимся, когда стемнеет. Нам потребуются лестницы и кошки с канатами. — Голос его звучал сухо и бесстрастно, будто им предстояла не кровавая битва, а просто прогулка. — И помните: никому об этом ни слова. Мне вовсе не нужно, чтобы Грэмы заранее проведали о нашей вылазке, и уж тем более об этом не должна узнать моя жена. Будем атаковать их превосходящими силами. Я хочу, чтобы братья Грэмы были убиты. У кого-нибудь есть вопросы?
— А ты наверняка знаешь, что они находятся сейчас в Ридсдейлском лесу?
— К утру узнаю доподлинно.
— Не может ли случиться так, что они засели в своем замке?
— Может. Чтобы выкурить их оттуда, нам могут потребоваться дополнительные силы.
Участники военного совета начали обсуждать техническую сторону дела: как тысяча человек сможет тайно, не вызвав ни малейшего подозрения, преодолеть путь в пятьдесят километров, как доставить к месту сражения штурмовые лестницы, тяжелые ваги и топоры? К тому же потребуются провиант, оружие и боеприпасы, сбруя… У каждого нашлось что сказать по поводу предстоящего похода.
— Чтобы узнать о том, насколько хороша у них оборона, вышлем завтра разведчиков, — объявил Джонни. — Но какой бы сильной она ни была, — жестко добавил он, — мы отправляемся в поход в любом случае. Я не допущу, чтобы Элизабет предстала перед судом.
— Ну и трусы же они, Джонни, коли не погнушались травить женщину.
— Вот мы и поучим их хорошим манерам, — тихо произнес лэйрд Равенсби.
Элизабет он сказал, что ему нужно провести несколько дней в Джедбурге, чтобы помочь двоюродному брату справиться с проблемами имения. Прощаясь с ней, Джонни на секунду задержал руку жены в своей ладони, чтобы получше запомнить ее такой, какой она стояла перед ним в это хмурое утро.
На ней было свободное платье малинового цвета, белокурые локоны завивались тяжелыми кольцами на шее. Элизабет зябко куталась в вышитую шаль, спасаясь от январского холода.
— Вот ты и уезжаешь… Впервые с того дня, как мы поженились. Я буду скучать. — В ее глазах, устремленных на лицо супруга, блестели слезы. — И почему только мне нельзя поехать с тобой?
— Ты же знаешь, милая, что верховая езда сейчас не для тебя. Ребенок… Всякое может случиться.
— Но почему я не могу поехать с тобой в карете? Скажем кучеру, чтобы не слишком погонял…
Джонни горячо сжал обе ее ладони.
— Сейчас холодно, грязь замерзла, а колеи глубокие, и, как бы тихо ты ни ехала, тебя все равно растрясет. А я через пару дней все равно вернусь. Через три — от силы. И каждый день буду писать тебе письма.
— Прости, — горестно вздохнула Элизабет. — Пристала к тебе как репей… — Она виновато улыбнулась. — А все из-за ребенка. Мне кажется, что сейчас, когда он у меня во чреве, я стала намного чувствительнее… И иногда мне так страшно. Ты обещаешь мне беречь себя?
— Не стоит беспокоиться, ведь я еду не за тридевять земель, — уклончиво ответил Джонни. — В Джедбурге мне ничто не грозит. — Он нежно пожал ее пальцы. — А теперь поцелуй меня и иди в дом. Не дай Бог, простудишься, пока стоишь тут со мной.
Невдалеке дюжина безмолвных всадников ждала своего предводителя. Эти люди были полностью вооружены, якобы для того, чтобы охранять его на пути в Джедбург.
— Обними меня, — прошептала Элизабет, и ее глаза, наполненные слезами, показались ему ослепшими от печали.
Джонни заключил ее в объятия и снова, в который уже раз, ощутил, как мала и беззащитна эта женщина рядом с таким великаном, как он. Все в ней — эта шелковая шаль, покрытая затейливой вышивкой, шерстяное платье, мягкость которого ощущала даже рука в перчатке, и печаль в глазах — было настолько родным и близким, что у него защемило сердце.
— Жизнь моя, — только и смог прошептать он, жадно вдыхая непередаваемый аромат ее духов, заставляющий словно наяву увидеть лепестки роз и вспомнить о ночах, проведенных в объятиях друг друга.
— Возьми меня с собой, — в последний раз взмолилась она, прижимаясь к нему и поднимая свои зеленые глаза, в которых читалось отчаяние.
— Не могу.
В его голосе она распознала ту решимость, которая всегда говорила о том, что решение принято окончательно и бесповоротно. А потому ей не оставалось ничего иного, как взять с него обещание:
— Два дня — не больше?
Он кивнул.
— Обещаешь?
— Обещаю, — покорно произнес он, вынужденный ужать сроки своего отсутствия.
— Я не усну без тебя.
— А я — без тебя, — пробормотал мужчина, думавший когда-то, что никому не отдаст своего сердца.
— С тобой действительно ничего не случится? — Ее голос дрожал от тревоги.