Она положила на жаровню первую страницу «Быстрых
автомобилей». Он вспомнил, как писал эту страницу месяца двадцать четыре назад
у себя в Нью-Йорке. «У меня тачки, нет, да, — говорил Тони Бонасаро, поднимаясь
по лестнице, обращаясь к девушке, стоявшей наверху. — и я плохо учусь, но езжу
быстро».
Ему вспомнился тот день — как в радиопрограмме «Золотые
деньки». Он вспоминал, как бродил по комнатам, когда книга переполняла его,
рвалась наружу, и он испытывал родовые схватки. Вспомнил, как нашел в тот день
под кроватью лифчик Джоан, который та потеряла три месяца назад, — сразу ясно,
как работает женщина, которую наняли для уборки: вспомнил, как прислушивался к
гулу автомобилей и как издалека доносился монотонный звон колокола, призывающий
верующих к церковной службе.
Вспомнил, как сел за рабочий стол.
Как всегда — благословенное легкое чувство начала, чувство
падения в залитую ярким светом пропасть.
Как всегда — мрачная уверенность, что не удастся написать
так, как желал.
Как всегда — боязнь не суметь закончить, страх врезаться в
стену.
Как всегда — удивительное нервное возбуждение: путешествие
начинается.
Он посмотрел на Энни Уилкс и отчетливо, хотя и негромко,
сказал:
— Энни, прошу вас, не заставляйте меня это делать.
Она все так же протягивала ему коробок спичек:
— У вас есть выбор.
И он сжег книгу.
19
Она заставила его сжечь первую страницу, последнюю и еще
восемнадцать страниц — по две соседних из девяти разных мест, ибо девять, по ее
словам, — это число силы, а удвоенная девятка приносит удачу. Он заметил, что
она вымарала фломастером все ругательства, по крайней мере на тех страницах,
которые успела прочитать.
— Хорошо, — сказала она, когда догорела девятая пара листов.
— Вы хорошо себя вели, мужественно, я знаю, что вам было больно, почти так же,
как от переломов в ногах, и я не буду больше тянуть.
Она убрала жаровню и положила оставшиеся страницы рукописи в
ведро, поверх скорчившихся черных остатков сожженных им страниц. В комнате
пахло жженой бумагой. Золах как в сортире дьявола, подумал он. Если бы внутри
ссохшейся оболочки, которая некогда была его желудком, что-нибудь оставалось,
он бы выблевал все это наружу.
Она зажгла еще одну спичку и вложила в его руку. Каким-то
образом ему удалось склониться с кровати и бросить спичку в жаровню. Уже ничто
не имело значения. Ничто.
Она слегка толкнула его локтем.
Он открыл измученные глаза.
— Все кончено.
Затем она опять чиркнула спичкой и вложила спичку в его
руку.
И он опять сумел склониться к жаровне, пробудив жившие в
ногах ржавые бензопилы, а потом прикоснулся пламенем спички к углу толстой
рукописи. На этот раз пламя вспыхнуло и охватило всю пачку.
Он откинулся на подушку и прикрыл глаза; он слышал треск
горящей бумаги и ощущал волны палящего жара.
— Славно! — взволнованно крикнула она. Он открыл глаза и
увидел, что в струях горячего воздуха над жаровней кружатся клочки сгоревшей
бумаги.
Энни выбежала из комнаты. Он услышал, как вода льется из
крана в ведро. Равнодушно проследил за черным обрывком бумаги, пролетевшим
через всю комнату и приземлившимся на тюлевой занавеске. Что-то вспыхнуло — он
успел подумать, что в комнате, возможно, вспыхнет пожар, — но огонь тут же
погас, и на занавеске осталась лишь небольшая дырка с черными краями, как будто
ткань прожгли сигаретой. Пепел оседал на кровати. И на его руках. Ему не было
до этого дела.
Вернулась Энни с ведром воды; она как будто старалась одним
взглядом уловить все, уследить за траекторией полета каждого обрывка обгоревшей
бумаги. Языки пламени в жаровне вспыхивали и гасли.
— Славно! — снова воскликнула она, по-видимому, решая, куда
плеснуть водой и нужно ли вообще это делать. Губы ее дрожали. Пол заметил, как
она высунула язык и облизнулась. — Славно! Славно! — повторила она. Кажется,
других слов у нее не осталось.
Даже несмотря на чудовищную боль, Пол на миг почувствовал
что-то вроде настоящей радости — оттого что Энни Уилкс выглядела как будто
испуганной. В таком состоянии ему было не так уж неприятно ее видеть.
Еще одна страница взмыла вверх; по ней еще бежали огоньки.
Тогда Энни решилась. В очередной раз воскликнув: «Славно!» — она опрокинула
ведро с водой на жаровню. Пепел отчаянно зашипел, и комната наполнилась паром и
вонью. Воздух сделался влажным и каким-то жирным.
Когда она вышла, он в последний раз сумел приподняться на
локте и заглянуть в нижнюю часть жаровни. Увидел он нечто похожее на
обуглившийся пень, плавающий в грязном пруду.
Скоро Энни Уилкс возвратилась в комнату.
Невероятно, но она что-то напевала.
Она помогла ему сесть и положила капсулы ему в рот.
Он проглотил их и откинулся на спину, подумав: Я ее убью.
20
— Ешьте. — послышался ее голос откуда-то издалека. Он открыл
глаза и увидел, что она сидит около него. Впервые его лицо оказалось на одном уровне
с ее лицом, и он мог заглянуть ей в глаза. Он сам удивился, когда начал смутно
сознавать, что в первый раз за долгие миллионы лет он сидит… по-настоящему
сидит.
Что за черт? — подумал он, и глаза его снова закрылись.
Наступил прилив. Столбы скрылись под водой. Наконец настал прилив, а следующий
отлив может продолжаться вечно, пока есть возможность, он будет качаться на
волнах, о том же, как сел, он сможет подумать и потом…
— Ешьте! — повторила она, и тут возвратилась боль. Она
жужжала теперь в левой половине головы: он застонал и попытался отодвинуться.
— Ешьте, Пол! Вам уже не так больно, и вы можете поесть,
иначе…
Зззззззз! Висок! Ее голос сдавил его голову клещами.
— Хорошо, — пробормотал он. — Хорошо! Не кричите только,
ради Христа.
Он заставил себя открыть глаза. Каждое веко как будто
придавила цементная плита. И тут же ложка оказалась у него во рту, и в горло
полился горячий суп. Он глотнул, чтобы не захлебнуться.
Внезапно из ниоткуда — самое удивительное воскрешение, какое
ваш комментатор, дамы и господа, когда-либо наблюдал! — на дорожку стадиона
ворвался Забывший Покушать. Первая ложка супа словно пробудила кишечник Пола
после гипнотического транса. Он хлебал и глотал суп так быстро, как только мог,
как будто не насыщаясь, а становясь все голоднее.