Хромой кузнец - читать онлайн книгу. Автор: Мария Семенова cтр.№ 56

И что за весёлая, шумная, весенняя жизнь тогда хлопотала повсюду под ласковым взглядом Великой Матери Живы! Зимы, мертвящих морозов не было и в помине. Земля расцветала без страха, щедро дарила плоды и, чуть-чуть отдохнув, опять принималась за свой род, а с Мирового Древа, похожего на раскидистый дуб, слетали к ней семена всех деревьев и трав, соскакивали детёныши всех птиц и зверей.

А когда приходил срок какому-нибудь украшению леса, могучему ясеню или сосне – можно ли сказать, что они умирали? Окружённые молодой порослью, выпустившие тысячу побегов, они просто роняли старый, тронутый гнилью ствол, и он ложился в мягкие мхи, снова делался плодоносной землёй, а Жизнь – Жизнь никуда не исчезала…

Вот как Великая Мать урядила эту Вселенную, прежде чем удалиться.

Посередине, поддерживаемая Мировым Древом, раскинулась Земля, и её со всех сторон окружал Океан-море. С исподу легла Ночная Страна; переплыви Океан, как раз там и окажешься. Ночную Страну ещё называли Кромешной – то есть отдельной, опричной, особенной, не такой. А выше Земли начинались девять разных небес: самое ближнее – для туч и ветров, другое – для звёзд и луны, ещё одно – для Солнца. Днём Солнце плывёт над Землёй с востока на запад; потом переправляется через Океан и с запада на восток измеряет нижнее небо, светя в ночной, Исподней Стране. Поэтому и Солнечный Крест рисуют катящимся то в одну сторону, то в другую.

Седьмое же небо сделалось твердью, крепким прозрачным дном для неисчерпаемых хлябей живой небесной воды. Мировое Древо проросло его зелёной макушкой; и там, под раскинутыми ветвями, в хлябях небесных родился остров. Его назвали ирием – несокрушимой обителью Жизни, Света, Тепла. А ещё его называли островом Буяном – за плодоносное буйство Жизни, за то, что там стали жить прародители всякой твари: зверей, птиц, рыб, насекомых и змей. Недаром, знать, говорят познавшие счастье: как на седьмое небо попал!

У Неба с Землёю было три сына, три молодца: Даждьбог, Перун и Огонь.

Сказывают, у Даждьбога была величавая поступь и прямой взгляд, не знающий лжи. И ещё дивные волосы, солнечно-золотые, легко летящие по ветру. А у Перуна – иссиня-чёрные кудри, вечно взъерошенные, непокорные, клубящиеся, как туча. Спокойного величия брата не было даже в подобии – лихая, непогасимая удаль. А Огонь родился огненно-рыжим, вьющиеся пряди торчали, как ни приглаживай. И только глаза у всех троих были одинаковые, синие-синие, как чистое небо в солнечный полдень, как промоина в чёрных грозовых тучах, как синяя, нестерпимая сердцевина костра.

Когда они возмужали, отец с матерью доверили Даждьбогу величайшее из сокровищ: Солнце, сияющий золотой щит. Начал сын Неба возить чудесный щит на лёгкой колеснице, запряжённой четвёркой белоснежных коней, начал озарять красы и дивные дива Земли: поля и холмы, высокие дубравы и смолистые сосновые боры, широкие озёра, вольные реки, звонкие ручейки и весёлые родники-студенцы. Радовалась о сыне Земля, радовалось Солнцу всё дышащее: соловьи пели ему песни, цветы поворачивали головки вослед, а ящерицы и добрые змеи выползали погреться на валуны. Надобно молвить, все змеи в те времена были добрыми и безобидными, как теперешние ужи, и умели просить у Неба дождя, когда его не хватало. Всё тянулось к небесному страннику Даждьбогу, всё под его взглядом цвело и плодоносило: недаром само его имя значило – Дающий Бог, Податель Всего.

Иногда Солнце опускалось вниз, посветить Исподней Стране. Тогда над Землёю смеркалось, и приходила Ночь, налетала, как птица с большими мягкими крыльями, отворяла на небе звёзды – живые глаза душ, ещё не родившихся в земных телах или, наоборот, уже вознёсшихся обратно в ирий.

На берегу Океан-моря, на самом западе, Даждь-бога ждала добрая лодья и стаи птиц – лебедей, гусей, уток – готовых впрячься и переправить его вместе с конями в небо Исподней Страны. Там он пробегал свой ночной путь, и лодья, запряжённая птицами, вновь перевозила его через светлый утренний Океан. Вот почему, когда были созданы Люди, у них скоро появились обереги – голова конская, тело утиное. Люди верили, что Бог Солнца всегда выручит их из беды, где бы он ни был.

В те времена Даждьбог кружил в небесах, как ему хотелось, в Нижнюю Страну заглядывал нечасто и ненадолго. Там не росло ничего, там не было красоты. Оттого ночи всегда были тёплыми и короткими, как теперь по весне.

Перуну тоже досталось сокровище по душе и по сердцу – сверкающая золотая секира. Только крепкой руки сына Неба слушался чудесный топор, только ему был он по могуте; недаром трижды по семь лет Земля-мать поила его своим молоком, возрос – сильней не бывает. И когда принимался играть Перун топором, начинал подбрасывать и ловить его для потехи или размахивать над головой, радуясь собственной нерастраченной мощи, – то-то пылали, летя во все стороны, огненные снопы молний, то-то катился меж небесами весёлый, ликующий гром и целовали Землю струи доброго ливня! И всюду, куда били молнии, расцветали невиданные цветы, возгоралась новая жизнь. Секира Перуна была золотой от кончика древка до острия, не для боя – с кем драться, кому угрожать? Кто враг светлым Богам, сынам Неба и Земли?..

Перун ходил тогда в тонкой белой рубахе, скроенной из летнего облака. И крылатые жеребцы, мчавшие его в поднебесье, были белей лебединого пуха, белей морской пены и молока – храбрые кони с глазами, что драгоценные камни, с тёплым дыханием и золотистыми гривами.

И каких только забав не придумывал молодой Бог! Собирал облака в стадо и пас, точно коров, доил наземь дождём. Вот почему передовые тучи грозы посейчас ещё называют быками. …А то представал пахарем, пряг коней в соху и вспахивал небесную пажить, разбрасывал всхожие семена… Или слал облака в полёт белыми лебедями, сам же примеривал сизые орлиные крылья, пускался вдогон, а верные кони летели вослед, и кто скорей поспевал – неведомо никому.

А порою, задумавшись, тихонько гладил и ласкал мягкое руно облаков и пальцами, способными дробить камни, неуверенно, робко лепил из них девичий стан и лицо. Но скоро смущался, развеивал собственное творение без остатка и снова мчался по небу, хмелея от бешеной скачки, и гром рассыпался из-под копыт жеребцов.

Говорят ещё, в те далёкие времена в чистых северных реках было дна не видать из-за раковин, корявых чашуль. Они не умели ходить и держали свои створки открытыми, надеясь, что в них попадёт какая-нибудь съедобная мелочь. Перуновы молнии пугали смирных жительниц дна, и они при грозе поспешно захлопывались; но нередко бывало, что зарево молнии успевало проникнуть сквозь воду и отразиться в зрачках. Проморгавшись, чашуля обнаруживала в своих створках маленькую жемчужину. Вот почему эти раковины до сего дня так и называют – жемчужницами.

А братец Огонь поспевал, как умел, за старшими: где пожарче пригреет Даждьбогов солнечный луч – Огонь тут как тут, вертится любопытно. Где высечет искру Перунова золотая секира – там тотчас и его рыжая голова, увенчанная прозрачным дымком.

Молодечество кипело в крови у юных Богов, искало дела по силе. Затевали, случалось, Даждьбог и Перун скачку-забаву на весь день от утреннего Океана до самых закатных пределов. Мчался высоко в небе Солнце-Даждьбог, золотым огнём сиял его щит, вились гривы коней, мелькали спицы колёс. Летел в тучах Перун, когда верхом, когда в колеснице, – задорно гремел катящийся гром, звенели на ветру хвосты скакунов: где пометут ими – тотчас луг расцветёт, где скоком скакнут – озеро, либо колодезь, либо гремячий родник. Когда один, когда другой успевал первым к закату. То величественно-прекрасный Даждьбог в золотом плаще и расшитых одеждах, то Перун с его рыжей вздыбленной бородой, босоногий, с продранными локтями. И не сказано, чтобы хоть раз братья поссорились. А следом прибегал запыхавшийся Огонь.