Пробовали сами Карлики волшебный мёд или не пробовали, никто
теперь не узнает. Но если и пробовали, не пошёл он им на пользу. Злые делаются
только хуже, когда им достаются знания. Спустя малое время Карлики пригласили к
себе одного Великана вместе с женой и убили обоих. Так трижды были попраны
законы гостеприимства, но тут подоспело злодеям и наказание. Разыскал Фьялара с
Галаром безжалостный мститель – сын погибшего Великана. Звали его Суттунг.
Он схватил обоих и посадил на скалу, что во время прилива
погружается в море.
– Пощади нас!.. – взмолились Карлики, видя, как
жутко и медленно подползает вода. – Мы дадим тебе выкуп!.. Щедрый выкуп! И
за мать, и за отца!..
– Не хочу ничего слышать, – рычал с берега
Суттунг. – Тоните, предатели!
Но вода знай себе поднималась, и, когда дошла до горла
убийцам, с плачем посулили они самое дорогое, что имели, – бесценный мёд.
Тут Суттунг смягчился и снял Карликов с камня. Увёз мёд к себе и укрыл в
неприступных горах, что звались Хнитбьёрг – Сталкивающиеся скалы. Иногда
говорят, эти горы были когда-то облаками, но потом опустились наземь и
окаменели. Суттунг поставил котёл и две чаши с мёдом в самой глубокой пещере, а
сторожить посадил свою дочь Гуннлёд, ибо понял, каким сокровищем завладел.
Так оказались под спудом мудрость и вдохновение, так
превратились они в мёртвую драгоценность, из-за которой сражаются и убивают…
Высмотрел это Один с чудесного престола Хлидскьяльв. И решил
вернуть Богам мёд, побывавший у Карликов и у Великанов: ведь это был тот самый
напиток, что когда-то поднёс ему, воскресшему, дед Бёльторн. Сказано – сделано.
Отправился Вождь Богов в путь и пришёл на луг, где девять рабов косили сено. Он
сказал:
– Что-то медленно идёт у вас дело, косы, знать,
затупились. Хотите, наточу?
– Хотим, – обрадовались рабы. Тогда Один вынул
из-за пояса точило и навострил косы, как обещал. И так славно пошла тут работа,
что косцам захотелось непременно купить у незнакомца точило. Каждый принялся
просить его для себя:
– Мне!
– Нет, мне!
– Я первым сказал!..
Тогда Один кинул точило в воздух и усмехнулся:
– Ловите, жадные, кому повезёт.
Рабы кинулись ловить, и в спешке все девять полоснули друг
друга косами по шее. Остались они лежать мёртвыми на зелёном лугу, а Одина с
тех пор стали звать Обманщиком и Сеятелем Раздоров.
Один заночевал у Великана-Турса по имени Бауги, которому
Суттунг доводился родным братом. Вечером хозяин и гость разговорились за пивом.
– Рабы у меня погибли, – посетовал Бауги. –
Передрались. Видно, стоять моему лугу нескошенным: маловато в Иотунхейме добрых
работников… А жалко, такой хороший лужок!
Один, конечно, не стал говорить ему, что это он своим
волшебным точилом раздразнил жадность рабов.
– Я прозываюсь Бёльверком – Злодеем, – сказал он
Турсу. – Что ты дашь мне в награду, если я целое лето проработаю у тебя
вместо тех девятерых? Не заплатишь ли ты мне глотком чудесного мёда, которым, я
слышал, владеет твой воинственный брат?
– Брат мой один завладел им и сам решает, кого угощать,
а кого нет, и скуп он изрядно, – сказал тогда Бауги. – Но вот тебе
моё слово: дойдёт дело до платы, пойдём вместе к Суттунгу, я уж его уговорю.
На том порешили, и, верно, думалось Бауги, что держать слово
придётся не скоро. Бёльверк всё лето работал у Великана, и никто не сказал бы,
что он делал меньше в одиночку, чем девять рабов. Насушил хозяйским коровам на
всю зиму доброго сена. Но вот наступила зима, и он потребовал платы. Бауги
пошёл к Суттунгу, как обещал, но тот наотрез отказался налить даже капельку
мёда:
– Сам договаривался, сам и плати.
Тогда Бёльверк сказал Бауги:
– Надо попробовать, не удастся ли получить мёд
какой-нибудь хитростью.
Вот когда пожалел Великан, что себе на голову взял подобного
работника, но сказанного не воротишь – пришлось помогать. Вместе взобрались они
к Сталкивающимся скалам… Не было туда хода, кроме Суттунга, никому – вмиг
раздавят. Но хитроумный Бёльверк вынул бурав:
– Попробуй, Бауги, не одолеет ли камень железо.
Принялся Бауги сверлить и вскоре сказал:
– Готово… Не пойму только, как ты пролезешь?
Но Бёльверк молча дунул в отверстие, и полетела каменная
крошка ему в лицо. Тут он понял, что задумал злой Турс его провести. Снова
велел он буравить скалу, и когда подул во второй раз – полетели крошки
вовнутрь. Мигом обернулся Бёльверк змеёй и юркнул в дыру. Бауги ткнул вслед
буравом, но не достал. Выползла змея в пещеру внутри скалы – и опять стала
Одином.
Там над чашами с мёдом сидела Гуннлёд, дочь Великана. Была она,
как и большинство Великанш, неуклюжа и некрасива, но мечтала, сидя в тёмной
пещере, подобно всем девушкам – о любви. Принял Один обличье красивого юноши,
мягкими шагами приблизился к Гуннлёд…
– Ты кто? – испуганно вскрикнула Великанша. –
Не пришёл ли ты похитить наш мёд?..
Говорят, Один ничего не ответил ей, лишь улыбнулся. Но так,
что Гуннлёд показалось – солнце заглянуло в угрюмое подземелье. И, верно,
немного заклятий пришлось ему спеть ей на ушко, чтобы растаяло девичье сердце,
чтобы забыла она о строгом наказе отца… но уж этого в точности не знает никто.
Три ночи гостил у неё Один, и на прощание она сама попотчевала его мёдом,
позволила испить три полных глотка.
Сделал Вождь Богов три глотка и осушил все три сосуда –
котёл и две чаши. Превратился в орла и взвился в небо, а Гуннлёд одной рукой
махала ему вслед, а другой утирала бегущие слёзы, и была в этот миг сущей
красавицей – неуклюжая Великанша, встретившая любовь.
Но надо же было случиться, чтобы как раз в это время шёл к
скалам Хнитбьёрг сам хозяин чудесного мёда. Увидал он орла – и, как ни глупы
Великаны, смекнул: знать, добрался к его сокровищу Бёльверк-работник. Обернулся
Суттунг огромным орлом и кинулся в погоню.
Одину тяжело было лететь с полным ртом мёда, и у самых стен
Асгарда Суттунг едва его не настиг. Хорошо ещё, Асы успели поставить во дворе
чашу, и Один выплюнул в неё мёд. Позже он отдал его Асам и скальдам – Людям,
которые слагают стихи. Их ещё называют «вкусившими мёда». Но часть напитка он
второпях всё-таки проглотил, и она вышла наземь из-под хвоста. Говорят, этот
мёд достался бездарным поэтам…
А что было дальше с Гуннлёд? Кое-кто полагает, Один взял её
в Асгард, сделал своей младшей женой. Но другим кажется, что это не так. Сам он
вспоминал Гуннлёд с виноватой и задумчивой грустью:
– Плохо отдарил я деву за нежность, за чистое сердце…
И вот что ещё прибавило Всеотцу седины и горьких складок на
лбу: добывая мёд мудрости, он прибегнул к неправде. Трудно было без неё
обойтись, но обман никому не прощается – ни на Небе, ни на Земле…