Диз снова застонал, как побитая собака, и в брюках у него
опять полилось.
– Открой камеру, – раздался бесстрастный голос.
«Моя пленка! – закричало что-то внутри Диза. – Моя пленка!
Все, что у меня есть! Мои снимки!»
Сухой шелест пелерины – как взмах крыла летучей мыши. Хотя
Диз ничего не видел, он почувствовал, что Ночной Летун приблизился.
Быстро.
Пленка – это еще не все.
Кроме того, есть жизнь. Какая бы она ни была.
Ему представилось, как он оборачивается и видит то, что не
могло показать зеркало: видит Ночного Летуна – гротесковую фигуру, похожую на
летучую мышь, забрызганную кровью, кусочками мяса и клочьями вырванных волос;
снимает кадр за кадром под жужжание перемотчика… но ничего этого не будет.
Вовсе ничего.
– Ты настоящий, – выдавил он, не оборачиваясь, не в силах
оторвать рук от раковины.
– Ты тоже, – парировал бесстрастный голос, и теперь Дизу
почудились древние склепы и запечатанные гробницы в его здании, – пока еще, во
всяком случае. Это твой последний шанс, мой любопытный несостоявшийся биограф.
Открой камеру… или это сделаю я.
Онемевшими пальцами Диз открыл свой «никон».
Что-то дуло на его похолодевшее лицо – будто туда-сюда
водили бритвой. На мгновение показалась длинная белая кисть, вся залитая
кровью, обкусанные ногти с забившейся под них грязью.
Потом пленка вышла из кассеты и безжизненно обвисла.
Опять сухой шелест. Опять зловонное дыхание. Какое-то время
казалось, что Ночной Летун все-таки убьет его. Затем он увидел в зеркале, как
дверь мужского туалета открывается сама собой.
«Я ему не нужен, – думал Диз. – Он сегодня очень плотно
наелся». Тут же его снова вырвало, теперь прямо на отражение собственного лица.
Дверь, снабженная пневматическим гарниром, бесшумно
захлопнулась.
Диз оставался на месте еще минуты три; оставался, пока не
раздался вой сирен чуть ли не на крыше аэровокзала; оставался, пока слышался
рев авиационного двигателя. Разумеется, двигатель «сесны-337 скаймастер». Потом
он вышел из туалета на ватных, негнущихся ногах, ударился о противоположную
стену коридора, отшатнулся и побрел дальше обратно в здание вокзала. Он
поскользнулся в луже крови и едва не упал.
– Стой, мистер! – заорал полицейский у него за спиной. –
Стой на месте! Один шаг – и я стреляю!
Диз даже не обернулся.
– Пресса, дурачок, – сказал он, держа в одной руке камеру, а
в другой газетное удостоверение. Он подошел к разбитому окну, забыв о том что
засвеченная пленка все еще торчит у него из камеры, словно длинная полоска
конфетти, и стал наблюдать, как «сесна» взлетает по дорожке 5. На мгновение она
промелькнула черным силуэтом на фоне догоравших диспетчерской и вспомогательных
баков, силуэтом, очень напоминавшим летучую мышь, а затем взмыла в небо,
исчезла, и полицейский двинул Диза о стену так, что у него кровь пошла из носа,
а он не заметил, ему было все равно, и когда рыдания начали сотрясать ему
грудь, он закрыл глаза, и все равно видел, как кровавая моча Ночного Летуна ударяется
о фаянс, становится видимой и завихрятся перед сливом.
«Это зрелище теперь со мной навсегда», – подумал он.
Деда
Шеридан медленно ехал вдоль торгового центра, когда у
главного входа увидел малыша, вытолкнутого дверью прямо под светящуюся надпись
«КАЗЕНТАУНСКИЙ». Это был маленький мальчик, лет наверняка не старше пяти и уж
никак не младше трех. На личике у него было написано как раз то, что хотел
Шеридан: сдерживается, чтобы не заплакать, но слезы вот-вот брызнут.
Шеридан помедлил, чувствуя, как подымается внутри знакомая
волна отвращения к себе… но с каждой вылазкой ощущение это становилось чуточку
слабее, не столь назойливым. После первой он неделю спать не мог. Все думал об
этом жирном Турке, величающем себя мистер Маг, думал о том, что вытворяет тот с
детьми.
– Я катаю их на яхте, мистер Шеридан, – пояснил Турок, но
вышло «Я касай их на яхса, миссер Шеридан». И улыбнулся. Не суй свой нос куда
не просят, говорила эта улыбка, говорила громко и ясно, без всякого акцента.
Больше Шеридан не спрашивал, но это не значит, что он
перестал размышлять. Он метался, ворочался с боку на бок, мечтая, чтоб все
повернулось вспять – тогда он поступил бы по другому, тогда он поборол бы
искушение. Во второй раз он мучился почти так же…в третий поменьше… а в
четвертый уже не забивал голову дурацкими вопросами, что же это за «яхса» и чем
может закончится для ребятишек прогулка на ней.
Шеридан загнал фургон на одну из стоянок перед торговым
центром, стоянку, которая чуть ли не всегда пустует, ибо предназначена для
машин водителей-инвалидов. На.задок фургона Шеридан предусмотрительно прикрепил
специальный номер, выдаваемый инвалидам: это оберегало его от подозрений и
позволяло беспрепятственно пользоваться удобной стоянкой.
Ты каждый раз надеешься, что тебя не схватят, но каждый раз
за день или два до выхода на дело крадешь у инвалидов номера.
К черту эту муру; он нынче попал в затруднительное
положение, а тот парнишка может ему помочь.
Он вылез из машины и направился к малышу, который озирался
вокруг, все более и более впадая в панику. Да, подумал Шеридан, ему, должно
быть, лет пять, а то и шесть – только что на вид чересчур слабый и хилый, В
резком свете флюоресцентных ламп, бьющем сквозь стеклянные двери, мальчик
казался белым, как полотно, и больным. Может, он и вправду был болен, но
Шеридан все-таки склонялся к мысли, что ребенок просто напуган.
Малыш, с надеждой смотрел на.проходивших мимо людей: одни из
них еще только торопились в торговый центр за покупками, в то время как другие уже
возвращались из недр магазина, нагруженные коробками и свертками, прибалдевшие,
точно от наркотиков, с тем особым выражением на лице, которое зовется,
вероятно, удовлетворением.
Малыш, одетый в джинсы «Таффскин» и футболку с надписью
«Питсбургские пингвины», высматривал того, кто мог бы прийти ему на подмогу,
того, кто взглянул бы на него и сразу сообразил, что тут что-то неладно,
высматривал того, кто задаст ему единственно верный вопрос – «Ты отстал от
папы, сынок?» – высматривал друга.
Вот он я, думал Шеридан, приближаясь. Вот он я, сынка, я
буду твоим другом.
Он был уже почти у цели, когда заметил, что из торгового
зала к дверям не спеша направился полицейский. Рука в кармане, сигареты,
наверное, ищет. Если он выйдет, то непременно увидит мальчика, а значит, пиши
пропало.